.
Мне было 7 лет, когда мама отвела меня в Кремлевский Дворец съездов на оперу «Севильский цирюльник», и я, будучи ребенком весьма увлекающимся, сразу же… оперу возненавидел. Мама тогда была человеком увлекающимся еще более моего, и сразу после первого похода за высоким искусством последовал второй. Мы пошли на балет, где я, восьмилетний люберецкий мальчишка, сразу понял, что такое ад. Ведь если в опере люди хотя бы звуки какие-то издавали, то в балете не осталось даже этого шанса понять, что происходит на сцене. Это я к чему? Дорогие родители! Если вы хотите отвратить ребенка от музыкального театра, отведите его в оперу как можно раньше! А еще лучше – на балет. И родина вас не забудет, ибо будущее у токарного станка вашим детям в этом случае буквально гарантировано!
Я долго сопротивлялся маминым попыткам развить во мне привязанность к музыкальному театру и к «пианине» вместо катания на велосипеде и поджигания в городском парке сухой травы. В моем детском сознании музицирование всегда было делом девчонок (о том, почему же тогда все великие музыканты, дирижеры и композиторы у нас мужики, а не дамы, я тогда не задумывался), и даже пройдя в десятилетнем возрасте прослушивание в музыкальную школу и поступив в неё, я заниматься не стал (то есть я дилетант в музыке, получается, не случайный, а прямо-таки идейный). К слову, в музыкальную школу меня приняли на класс виолончели, и те, кто понимают, кого берут на виолончель, поймут, каким упрямым дураком я был в десятилетнем возрасте, и как со мной трудно теперь: за последние тридцать два года я не сильно изменился. Собственно, это упрямство, помноженное на любопытство и привело меня еще через три года в Большой театр.
Богема. Жизнь за кулисами Большого Театра
В середине 80-х прошлого века попасть в Большой театр было почти невозможно, но если тринадцатилетнему пацану постоянно говорить, что что-то невозможно сделать, он это сделает (отрицательная мотивация в этом возрасте – наивернейшая!). Я ездил отмечаться в билетные кассы, познакомился сначала с билетной студенческой мафией, потом с клакой у Большого, потом уже в наглую стал проходить за кулисы театра, как тот призрак, но еще не оперы, а только балета. До сих пор самым ярким ощущением для меня был автограф, который прямо на сцене за знаменитым занавесом дала мне Майа Михайловна Плисецкая после «Дамы с собачкой»; до сих пор в памяти светлые и строгие глаза одинокой богини Улановой, лучезарная улыбка Раисы Степановны Стручковой, величественная осанка Мариса Эдуардовича Лиепы… Там я быстро познакомился с «серебряной молодёжью» Большого балета, и практически весь репертуар театра по многу раз пересмотрел и выучил наизусть благодаря трём звездам мировой величины – обворожительной Нино Ананиашвили, непостижимому Иреку Мухамедову и взрывному Гедеминасу Таранде (пару раз мне даже снился страшный сон, что мне выходить на сцену в партии Базиля в «Дон Кихоте», а я не помню, из какой кулисы). Но для меня всегда главное была не форма, которой обучают в музыкальных школах, не техника исполнения (ни выворотность, ни шаг, ни подъём в балете, ни динамические крещендо, диминуэндо и прочие фиоритуры в опере), а эмоции, которые я испытывал.
Общаясь потом в околотеатральной тусовке, я с ужасом обнаруживал, что люди обращают внимание на какие-то бесконечно неважные технические нюансы, а не на собственные эмоции. Им очень легко было испортить впечатление от огромного театрального полотна всего одной неверно взятой нотой. Эта зависимость от формы в ущерб содержанию и есть величайшая глупость на пути к пониманию музыки, театра и – шире – на пути к саморазвитию. Эта зависимость от формы называется эстетством, которое часто путают с эстетикой. Большинству родителей не нужно, чтобы их ребенок стремился к саморазвитию: им нужно, чтобы он умел играть на пианине и производить на окружающих подобающее впечатление. Большинство родителей и сами-то не знают, что такое саморазвитие, и всеми силами препятствуют появлению этого знания у своих детей. К беспрерывному саморазвитию ребенка приучают родители ИДЕАЛЬНЫЕ. Как ими стать? По-разному… Например, можно начать с умного обучения музыке. Как это сделать?
Искусство быть зрителем
Уже став известным журналистом, от которого шарахается Анна Нетребко и которого боятся публиковать российские издания, я стал задумываться над тем, почему мой семилетний сын с такой радостью воспринимает любое посещение любого театрального представления, несмотря наше с супругой решение не обучать пацана музыке до тех пор, пока он сам не потянется к инструментам, которых в доме – на любой вкус (от пресловутой пианины со скрипкой до гитары и бубна). И я вдруг осознал, что ребенок в театр приходит за информацией, а не за тем, чтобы сладострастно ожидать неточностей в интонировании или киксов меди. Ребенок в театре учится, тогда как взрослый в театре прозябает. Таким образом, никогда не забывайте, что любое получение информации – это работа. Безмозглое впитывание информации всегда даёт эффект «в одно ухо влетело, в другое – вылетело». И для Вашего ребенка даже слушание музыки – это работа.
Не слушайте никого, кто будет утверждать, что можно научиться извлекать из музыкального инструмента звук, не научившись слушать. Напомню, на всякий случай, что «слух» – это способность точно воспроизводить услышанное. Именно СЛУХУ нужно обучать ребенка. Именно СЛУХ в ребенке нужно развивать. Именно этим занимаются в музыкальных школах по всему миру, работающих по методике Карла Орффа.
Весь первый год обучения в школе (детишек туда приводят в возрасте от четырех до шести лет) посвящен так называемому расслушиванию тишины, оттачиванию способности различать звуки. Сначала слушается шум ветра, потом воды, потом листвы и постепенно детишки начинают различать особенности тембра самого древнего вида музыкальных инструментов – деревянных духовых (рожка, дудочки, свистелки, флейты и т.п.). Потом «подключается» звук железа, за ним, разумеется, следуют медные духовые.
Обращаю внимание на то, что всё это время ребенок только слушает: никакой муштры, никаких сольфеджий и прочей дряни в чистую голову и божественную душу малыша впихивать нельзя (я бы убивал за такое вторжение!). И только через настройку внутреннего слуха, различения мельчайших оттенков всевозможных акустических впечатлений, которые окружают нас с рождения, ребенок подводится к знакомству с высшей формой музыкального инструмента – к струнным (скрипка, альт, виолончель). К слову, одним из самых известных в среде умных родителей музеев Вены является «Дом музыки» («Haus der Musik”): именно здесь целый этаж отдан «тренажерам», позволяющим слышать сегментированные звуки природы – некое подобие акустического «анатомического театра».
Занятия музыкой как способ самовыражения и восприятия мира
Разумеется, есть разные способы рассматривания окружающего мира и самого себя. Но именно музыка, самый сложный и самый абстрактный инструмент самопознания, меня всегда привлекала как универсальный язык взаимопонимания между людьми, поколениями, нациями и эпохами. По этой же причине весьма распространено мнение, что обучение ребенка музыке нужно проводить именно как обучение иностранному языку – как средству коммуникации и – глубже – средству самовыражения! Но я, будучи педагогом, родителем и филологом, – всё еще дилетант в музыкальном образовании. Поэтому во время подготовки этого материала я встретился с одним из преподавателей Детской музыкальной школы при Московского государственной консерватории и попросил его ответить на вопрос, нужно ли обучать детей музыке:
– С какого возраста лучше обучать детей музыке?
– Ни с какого.
– Почему?
– Не надо. Если ребенку написано это делать на роду, он сам выучится.
– То есть само прорастёт?
– Хачатурян впервые увидел ноты в 19 лет. Про феномен Ломоносова мы и так молчим.
– Но – Моцарт?
– А что Моцарт? Моцарт взял инструмент в руки в 2 года, начал писать с 4 лет, но более или менее приличное произведение создал только в 26. У Вас есть уверенность, что он бы его не создал, если бы не бесконечная папина муштра с 4 до 26?
– Нет.
– О чем и речь.
– Но муштра способствовала?
– Чему? Тому, что у Моцарта не было детства нормального, юности, молодости, которые он, только вырвавшись из удушливой папиной опеки, стал наверстывать, сведя себя в гроб?
– Понимаю…
– Успеть покалечить никогда не поздно. Мой педагогический опыт в этой связи – настоящее наказание для человека, для которого «здравый смысл» – не просто слова.
– Из современных вундеркиндов не получаются великие музыканты, Вы об этом?
– Ну, а где они? Вы их видите? Я – не вижу. Не получаются, увы. Серьёзные музыканты получаются из ярких личностей, а не из дрессированных зверушек.
– А что делает человека яркой личностью?
– Полнота мироощущения, опыта, радости и невротической чувствительности.
– Последнее не поясните?
– Разумеется, человек должен уметь себя вести, уметь носить много социальных масок, что его, собственно, и обогащает. Но он всегда должен уметь настроиться на переживания другого человека и быть готовым разрыдаться, испытав такую же боль, отчаяние, веселье или радость, какую испытывают персонажи художественных произведений.
Научить ребенка настраиваться на волну чужих эмоций, научить его СЛЫШАТЬ другого человека, сопереживать чужим страданиям и извлекать из них опыт, как музыкант извлекает звук из инструмента, – и есть самый верный способ обучения ребенка МУЗЫКЕ.
Фотография Alicja Brodowicz