Фотография Aëla Labbé
(отрывок из романа)
Все, связанное с материнством и детством, в нашей семье, традиционно не обсуждалось. Сообщая Филиппову о своей беременности, я плакала. Стыдно признаваться, но – плакала от досады. Ребенка не хотела вообще, и уж точно – не сейчас. Полтора месяца назад я возглавила юридический отдел риэлторской компании, крупной в городе, была истово увлечена работой. Или неистово.
Филиппов же как раз получил долгожданный грант на исследования в медицинской клинике Французского города Тулуза – какие-то он придумал методы борьбы со склеротическими бляшками, новаторские. Он был совершенно счастлив и не то чтобы не обрадовался благой вести, но радость от нее не смогла соперничать со всем остальным, предстоящим: Тулузой — новой его землей. Тerra incognita.
Филиппов поцеловал меня свежими губами в лоб и затылок, передал в распоряжение белокурых докториц из родильного отделения больницы и уехал. Я к докторицам ходила нечасто, чувствовала себя очень хорошо, давление 120 на 70, гемоглобин — 130.
Аккуратно носила небольшой живот, собирала служебные совещания, полночи просиживала с документами, приобрела для пущей динамичности автомобиль, успела закончить курс вождения и получить права. Беременность оказалась добра ко мне, наградив идеальной кожей, дивного качества ногтями, волосами и цветом лица, клиенты и коллеги улыбались и отмечали мою высокую работоспособность, это было действительно так.
Седьмого мая вполне удачно выступала в арбитражном суде; для всех неожиданностью явилось скорое рождение моего сына. Он появился на свет восьмого мая, утром неожиданно пошел снег, сначала падал редкими крупными хлопьями, потом принялся закручиваться в подобии маленьких смерчей, я наблюдала в наполовину закрашенное белым окошко предродовой палаты. Рядом натужно выла женщина в сильных годах, между схватками сообщила, что ребенок у нее – четвертый. «Опять пацан,- гордилась она, — Гришкой назову». Мой сынок родился на двадцать минут раньше Гришки.
После всего испросила разрешения позвонить Филиппову из кабинета одной из докториц, но его в клинике не оказалось – французы отмечают день Победы восьмого, выходной день, праздник, и, наверное — парад. Проходят ли в Тулузе военные парады? Не знаю до сих пор.
Снег продолжал идти, смешиваясь с дождем, изготовившиеся почки и напружиненные ветки изгибались от его холодной тяжести, соседки по палате причитали насчет загубленных посадок редиски, картофеля и лука.
Алла Юрьевна появилась с моей мамой, они махали под окном руками и даже воздушным шаром – одним, но классически голубым.
В день выписки Алла Юрьевна презентовала мне мобильный телефон, первый в моей жизни, а мама – специальный коврик для детского ускоренного развития, с разными типами покрытия. Они держали мальчика, а я села за руль. Без живота показалось немного непривычным.
Филиппов присылал приветы, поцелуи, мы обменялись поздравлениями. Мальчика по обоюдному согласию назвали — Филиппом. Филипп Филиппов, это казалось правильным и очень остроумным.
У Филиппова с его личным именем тоже была смешная история.
Всех мужчин в его роду звали Геннадий Геннадьевич, такая была традиция. И папа у Филиппова был Геннадий Геннадьевич, и дедушка была Геннадий Геннадьевич, и прадедушка тоже, а также все имеющиеся их братья. Мама Филиппова, Алла Юрьевна, страшно не хотела называть сына Геннадий Геннадьевич. В ту пору они с папой Филиппова были преподаватели медицинского института, кандидаты и доктора наук. Шел 1970 год, это важно. И вот Алла Юрьевна сказала: родной, мы не имеем права называть ребенка, если он будет мальчик — Геннадием (девочку, надеялась Алла Юрьевна, они и так не назовут Геннадием). Мы, как люди просвещенные, продолжила она, должны назвать ребенка как-нибудь по-ленински, в этот знаменательный год столетия с его рождения. Папе возразить было нечего, потому как знаменательный год на самом деле имел место. Вот Алла Юрьевна и победила в споре, вот и назвала Филиппова по-ленински — Вячеслав.
Он не полюбил своего имени, для всех и всегда называется Филипповым, не знаю почему. И ладно.
Наш мальчик хорошо спал, усердно ел, пальцев на руках у него было правильное число, и на ногах – тоже. И я помню, как я полюбила его. Не в первое кормление, не во второе, не наблюдая за детским сном – маленькое лицо, заброшенные за голову ручки, сжатые в кулачки. Я полюбила его, когда у меня пропало молоко. Мальчик пытался добыть что-то из пустой груди, не получалось, он плакал от голода. Вдруг я всем своим глупым нутром поняла, что это мой сын, и я мучительно его люблю.
Вернулся Филиппов через три месяца, и две недели практически не покидал дома, разве что выходил за едой быстрого приготовления. Это время запомнилось мне как счастливейшее, мы будто отдыхали с ним на условном курорте, вдали от забот. Утром пили кофе со сливками, йогуртом и печеньем, в обед я плюхала на сковородку кусок мяса, и на ужин тоже. Заправляла овощной салат сметаной с рынка. Как-то испекла даже торт. Мама с детства научила – ореховый, медовые коржи, заварной крем.
Мальчик рос, каждый день набирая положенные граммы, каждый месяц положенные килограммы, получал стандартный набор прививок и соответствующий возрасту прикорм, вся эта милая возня, масло Джонсон, кипячение соски, первый зуб и погремушка, захваченная крошечными пальцами.
На службу я вышла в ноябре, как-то закончились отложенные деньги, а в кризисный год никаких декретов не оформлялось, я написала заявление об уходе, и все, предприятие мне ничего не выплачивало. У Филиппова решился вопрос с дальнейшим финансированием проекта, и он вернулся во Францию, в город Тулузу, на свою новую землю, terra incognita. Прислал каких-то денег, немного, но можно было искать няню.
Добрая Алла Юрьевна вскоре её привела, пожилая женщина, медицинская сестра на пенсии, очень опрятная, очень вежливая, к мальчику относилась прекрасно, знала наизусть Муху-Цокотуху, во время дневного сна гладила белье и протирала пол.
Работа пыталась захватить меня, как и прежде, целиком, но глупое нутро навсегда теперь принадлежало мальчику, и я покидала офис ровно в шесть часов вечера.
Неприятности с его здоровьем начались вскоре после первого дня рождения, снега не выпало, стояла чудесная погода, и мы много гуляли. Хорошо помню один день. Точнее, вечер. Третье июня.
Сначала это был — просто вечер. Вечер рабочего дня, когда внезапно обнаруживаешь холодильник пустым, бак для грязного белья полным, отсутствие шампуня, мыла и прочих чистящих средств, включая стиральный порошок.
Собираешь мальчика, усаживаешь в коляску идешь в универсальный магазин, недалеко. Мальчик изучает улицу, ты ни о чем не думаешь, прокручиваешь в голове сделанное сегодня, какие-то обрывки фраз, пункты договоров, лица коллег, останавливаешься вытряхнуть мелкий камень из открытой туфли.
Останавливаешься, балансируешь на одной ноге, держась за коляску, низкое солнце красиво отсвечивает на темно-вишневых ногтях и вдруг. От неожиданности опускаешь босую ногу прямо на шершавый нагретый асфальт, замираешь.
Если бы сейчас мимо прошел какой-нибудь ленивый толстый голубь, он бы легко мог клюнуть меня за босую ногу, прямо в середину высокого подъема.
Бродячая собака бы без труда выкусила полголени или четверть, зависит от габаритов.
И даже ничья бабушка из квартиры на первом этаже могла бы надеть мне на голову свою шляпу из детских по виду колготок и рассказывать свою жизнь.
Я почувствовала аромат. Зацвели липы, ими плотно засажен сквер под окнами, и никакой запах крепко замаринованного шашлыка из неизвестно чего не мешал мне жадно втягивать и втягивать и втягивать ноздрями этот аромат. Зацвели липы. Лето началось официально.
И тут мальчик закричал, выдираясь наружу, я схватила его на руки, он кричал и на руках, долго, до рвоты. Осторожно несла его, коляску подкатывала бедром, ночью не спала, сторожила.
Все вроде бы вернулось к норме. Липы, мы гуляли под ними, я растирала в руках бледно-желтые цветки. Но никакой нормы, не вернулось, не вернулось, — объяснила мне следующая неделя.
Мальчик стал кричать, постоянно кричать, успокоить его было невозможно, умолкал сам, полностью обессилев и заснув вымученным, обморочным сном. Через несколько часов приступ плача повторялся. Ел чрезвычайно плохо, в играх быстро уставал, сердился, раскидывал игрушки и снова кричал.
Педиатр, с самого начала рекомендованный Филипповым, молодая женщина с приятной улыбкой, советовала подождать. Это проявление характера малыша, говорила она. Это кризис второго года, вот что. Поверить в это было трудно, практически невозможно.
Я панически визжала Филиппову в телефон, что надо немедленно что-то делать. Филиппов сухо командовал не нагнетать и назавтра прислал сдержанного молодого человека в очках, нигилистически закрученных сбоку синей изолентой, одно стекло было надтреснуто. Он осмотрел мальчика, продолжалось долго, около часа. Снял очки. Предложил немедленно проехать с ним в отделение, «провести ряд обследований». Так мы впервые прибыли в нейрохирургию; специалиста, умеющего обходиться с новым аппаратом МРТ, на месте не оказалось, пришлось подождать.
Сейчас вызовем санавиацию, сказал молодой человек.
Я принялась петь мальчику песню «прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете», мальчик устал и заснул на руках, гладила перепутанные мягкие кудри и пыталась молиться, что ли. Дорогой Бог, пожалуйста, помоги моему мальчику. Я не знаю специальных молитвенных слов, но помоги пожалуйста моему мальчику помоги помоги пожалуйста.
Появился специалист, мощная женщина лет пятидесяти с жидковатой косой, мальчику сделали укол, легкое снотворное, пояснил молодой человек, сняв очки, затем мальчика аккуратно поместили на специальное ложе, головку заложили подушечками в форме сердец.
Я стояла рядом, специалист – за стеклом в смежной комнате, аппарат заработал, слегка загудел, специальное ложе с мальчиком плавно переместилось внутрь объемного цилиндра.
Как странно декорировано помещение, думала я, крепко сцепив руки и зубы тоже сцепив, странный выбор оформления стен – нетипичный совершенно для медучреждения – на белом фоне распускались бутоны цветов, искусно прорисованных черным и темно-серым.
Что это интересно за цветы розы не розы пионы не пионы, думала я сумасшедшей скороговоркой, какие вообще бывают цветы лилии гиацинты гладиолусы орхидеи подсолнухи ромашки незабудки астры.
На астрах именно меня тронул за плечо сдержанный молодой человек, ДА НЕТ, сказала я вежливо, ДА НЕТ ЖЕ. Он молчал. Санавиация с косой тоже вышла из-за стеклянной перегородки и молчала. В руках она держала телефонный аппарат советского образца, длинный провод терялся вдали. Набрала номер, сказала: «Я, в принципе, все».
Потом покачала головой. Мальчика в палату я унесла на руках, он спал, даже во сне морща мой собственный высоковатый лоб со сходящимся мысом волос.
Через какое-то время позвонил Филиппов. Он был собран, велел мне взять лист, ручку и записывать его указания. Я уже договорился с коллегами в Германии, сказал он, оперировать будут там. Деньги соберем, не думай об этом. Сейчас от тебя будут нужны все результаты анализов, обследований, протоколы МРТ, УЗИ, в общем – всё. Собирай, делай копии, отправляй по факсу или электронной почтой. Все координаты дам. Не реви. Слушайся Борьку.
Кто это, спросила я.
Ну, Борька, который в очках. Отвозил вас сегодня.
А, сказала я.
И стала слушаться Борьку. И не ревела.
Через неделю я знала о медуллобластоме многое. Определения и особо важные позиции популярных медицинских текстов я заучивала наизусть, это казалось важным.
«Термин медуллобластома был впервые использован Бэйли и Кушингом в 1925 году для описания серии опухолей, обнаруженных в мозжечке у детей. Изначально классифицируемая, как глиома, в настоящее время медуллобластому относят к примитивным нейроэктодермальным опухолям (PNET). Эта опухоль составляет примерно 7-8% всех опухолей головного мозга и около 30% всех опухолей мозга у детей.
Медуллобластому часто характеризуют как опухоль задней черепной ямки.
В 30 — 50 процентов случаев медуллобластома метастазирует из задней черепной ямки в другие отделы головного мозга и в спинной мозг с током спино-мозговой жидкости.
Первичные опухоли головного мозга обычно не метастазируют за пределы центральной нервной системы.
Медуллобластома — исключение из этого правила. В пяти процентах случаев она дает метастазы в кости, легкие и печень.
Выделяют несколько гистологических вариантов медуллобластомы.
Основные из них — это классическая медуллобластома, встречающаяся в 70 — 80 процентов случаев, и десмопластическая медуллобластома.
Считается, что при десмопластической медуллобластоме прогноз благоприятнее, чем при классическом варианте опухоли»
И еще — главное:
«Лечение медуллобластомы относится к двум самостоятельным областям медицины: детская нейрохирургия и детская нейроонкология.
Детский нейрохирург ответственен за первый этап лечения — операцию.
Во время первой операции очень важно добиться полного удаления опухоли.
Дальнейшее лечение медуллобластомы — лучевую терапию и химиотерапию проводит детский нейроонколог».
Ну вот, из палаты я выходила только на кухню, Алла Юрьевна поднималась сама, а моя мама плакала под широким окном, открывать которое было особым и непростым делом. Собирались анализы, заполнялись протоколы, мальчик плакал меньше, так как его вели на обезболивающих препаратах, и много спал. Почти не ел, вес его составлял восемь килограммов. Но это была все-таки жизнь с новой надеждой, как у Филиппова когда-то его Тулуза, новая земля, terra incognita .
В ходе переговоров с фондами и беседами со специалистами, я познакомилась с родителями больных деток, мы тянулись друг к другу с огромной силой, чувствуя себя одной командой, одним племенем. Мама девочки Ани, красивая крошечная женщина, прекрасная, как эльф, уже имела опыт лечения в Германии, в той самой клинике, куда планируем ехать и мы. Она твердой рукой инженера-строителя рисует мне отличные и подробнейшие планы больничных и поликлинических отделений, дарит специально разработанный фондом русско-немецкий разговорник на медицинские темы. Существует возможность приглашать переводчика, но это дополнительные затраты, уже непозволительные. Аня в настоящее время переживает рецидив опухоли с метастазами в позвоночном мозге, ей делают высокодозную химиотерапию, личико ее изменилось до неузнаваемости, совершенно потеряв очертания от гормональной поддержки.
Мама мальчика Костика рассказывает: мне на работе девчонки говорят, куда тебе больничный по уходу за ребенком, твоему ребенку уж двадцать лет. Мальчику Костику – двадцать лет. Впервые диагноз медуллобластома ему поставили десять лет назад. После удачной операции и лечения мальчик Костик выздоровел и десять лет вел нормальную и сложную жизнь подростка, юноши, поступил в институт и окончил три курса. Но опухоль вернулась, и сейчас мальчику Костику предстоит сложное многоэтапное лечение: операция, химиотерапия, трансплантация костного мозга, реабилитация.
Мама Костика выглядит старушкой, у нее страшно запавший рот и платочек на голове, завязанный под подбородком двойным крепким узлом. Когда она мимоходом говорит, что ей сорок лет, я начинаю плакать. Впервые плачу с третьего июня, официального начала лета.
Наконец, были достигнуты договоренности с клиникой, принимающей стороной, переведены деньги, не все, малая часть, но можно уже было выезжать. Алла Юрьевна приобрела билеты, в том числе и сдержанному молодого человеку – Борьке, чтобы сопровождал и оказывал помощь.
А я поехала на службу – получить остаток зарплаты и еще мне коллеги тоже собрали некоторую сумму в помощь, значительную, села впервые за сколько-то там недель в автомобиль, поехала. Все работало, как ни странно, двигатель превосходно справлялся, дорога расстилалась, залитая по летнему времени и непрекращающемуся ремонтному сезону битумом и варом.
Путь в мою контору лежал через главную улицу города, уже много лет она целиком пешеходная. Здесь часто происходят какие-нибудь важные события, митинги, поют уличные артисты или просто ростовые куклы раздают испуганным прохожим шоколад, шариковые ручки и рекламные листовки.
Припарковала автомобиль, вышла. Иногда важные события очень трудно охарактеризовать и типизировать. Иногда – очень легко. А иногда этого делать самому и не приходится. Кто-то типизирует вместо тебя.
В тот день близ проезжей части расположилось десятка два-три армянских мужчин. Некоторые из них были в форме, напоминающей военную – белые рубашки, штаны с лампасами, фуражки. Они стали полукругом и громко пели. Низкие, полнозвучные голоса взлетали к крышам архитектурных памятников и редких новостроек.
Я остановилась и вынула из сумки телефон, подарок Аллы Юрьевны. Набрала ее номер. Спит, спит, ответила она.
Я глубоко вдохнула, выдохнула и остановилась посмотреть на странное мероприятие с песнями.
Вокруг армянских мужчин пестрыми небольшими группами стояли надменные жены, красивые дети и несколько русских девушек. Русские девушки вели себя загадочно, встряхивали волосами и разговаривали по мобильным телефонам, причем создавалось впечатление, что друг с другом. Жены оглаживали блестящие подолы. Дети бессистемно сновали.
Среди мужчин выделялся главный – лохматая шевелюра цвета соли с перцем, властный огонь в глазах, уверенные жесты и командный голос.
Действо набирало обороты. В воображаемый центр ломаного полукруга из поющих мужчин вбежал низкорослый человек в подобии поварской куртки, сноровисто установил на табуретку огромный котел. Мужчины запели оживленней, а женщины достали плетеные сундуки с крышками. Крышки открылись, и мгновенно прямо посреди улицы были разложены невысокие столики и покрыты скатертью. На скатерть стопками ложились белоснежные тарелки. И бокалы.
Остро захотела есть. Несколькими метрами левее торговали сомнительными с любой точки зрения хот-догами, я купила – с горчицей, майонезом и корейской морковью. Жадно откусила, вымазав пальцы горчицей, облизала их.
Низкорослый в поварской куртке вооружился разливательной ложкой и встал близ котла. Женщины сгруппировались теснее. Мужчины попели еще немного. Главный, с лохматой шевелюрой цвета соль с перцем, повелительно взмахнул рукой и первым пошел к котлу. Низкорослый плеснул ему в белоснежную тарелку чего-то горячего. Вкусный мясной запах плотными осязаемыми слоями распространялся по улице.
Я жевала острый хот-дог. Впервые за сто (казалось) последних лет чувствовала себя прежней — счастливой и хозяйкой своей жизни. Вынула снова мобильный телефон. Позвонила. Спит, сказала свекровь, спит.
Пафосно подъехала огромная машина, «хаммер-лимузин». Разом распахнулось много дверей, наружу шумно вывалилась свадьба. Румяная невеста в белых кружевах, счастливый жених в белом костюме и человек двадцать гостей. Они немедленно начали танцевать и откупоривать бутылки с шампанским. Невеста смирно стояла, пытаясь спрятаться в тень от огромного букета цветов, что ей нагрузили в руки гости.
Жених обнимался со всеми и много целовался в ответ, главный с волосами соль-перец запросил тишины, получил ее и произнес речь. Невеста улыбнулась уголками губ и осмелилась положить цветы на асфальт.
В этот момент я уже уходила, надо было спешить; когда возвращалась обратно, ничто на главной улице не напоминало о случившемся. Ни разбитых бутылок, ни смятых салфеток, ни одноразовой посуды неряшливыми штабелями. Только несколько цветочных лепестков и медные монетки небольшой россыпью. Замедлила шаг. Немного поодаль лежала надломленная роза, бледно-желтая и великолепная. Присела на корточки и подняла ее. Последняя роза свадьбы, подумала. В голове вдруг понеслась откуда-то знакомая бессмысленная скороговорка: розы пионы лилии гиацинты гладиолусы орхидеи подсолнухи ромашки незабудки астры.
— Сестренка, — оборвал меня на астрах худой молодой человек в полосатых носках, коротких шортах и без всякой майки, — ты деньги здесь собираешь, да? Можно, я тоже?
— Можно, — ответила я и задохнулась.
Как будто уже знала.
В сумке зазвонил телефон. Свекровь была кратка: мальчик в реанимации, остановка сердца, остановка дыхания, делают все возможное.
Живым больше я его не видела. Не кричала в лицо красивому рослому нейрохирургу: НЕТ! НЕТ! Не говорила ничего, ничего никому. Молчала месяца два, сидела дома, заваривала чай, варила геркулесовую кашу, и ячневую, и рисовую – крупы откуда-то были в большом количестве. Филиппов приезжал, был на похоронах, уехал. Целовал меня, утешал, произносил правильные слова.
По-настоящему правильные: необходимо двигаться дальше, мальчику больше не больно, не страшно, он стал ангелом и прорастает алым тюльпаном на райских лугах. Могло быть и хуже. Одну мою подругу муж своеобразно утешил после того, как она родила мертвенького ребенка: лиха беда начало, сказал он, улыбаясь в усы.
Я верила Филиппову, он хотел меня поддержать, и надо было действительно двигаться дальше, вот и производитель виски учит: keep walking, наверняка он не обжирался хот-догами с горчицей и не рефлексировал на армянской свадьбе, пока умирал его единственный ребенок.
И райские луга с тюльпанами совершено не представлялись, я не прощаю, думала я; это гордыня, говорили знающие люди, бог не нуждается в твоем прощении, ну и пусть. И я не нуждаюсь в его.
Потом закончилась крупа, и я вышла на работу.
Но мне долго еще казалось стыдным дышать, когда мальчик зарыт в землю и этого делать не может.
Автор: Наталья Фомина, журналист Новой Газеты, отрывок из неопубликованного романа «Зима в квартирах»
Фотография Aëla Labbé