Фотография Jacqueline Roberts/Автор: Лёля Тарасевич
Пять лет назад я узнала, что беременна. Ну как обычно узнают, тест сделала. Две полоски. Я прыгаю от восторга, сначала на одной ножке, потом на другой, потом на обеих сразу. Не могу дождаться мужа с работы, чтобы рассказать ему радостную новость.
Теперь прыгает он. Все счастливы, идиллия. Мы, дружно взявшись за руки, бежим на УЗИ. Там мне показывают какую-то мигающую точку.
— Это сердце бьется, — улыбается узист.
И я — брутал в душе, не склонный к ми-ми-ми и прочим умилениям, — начинаю размазывать по щекам тушь.
У меня сейчас два сердца. Второе явно не столь практично-прагматичное. Оно заставляет меня замирать от восторга. Оно наполняет сентиментальностью меня и слезами — мои глаза. Но через минуту врач начинает хмурить брови, по его лбу бежит морщинка. Морщинка врача вселяет безотчетный страх. Она — почти приговор.
— Чтобы сохранить ребёнка, ты через час должна лежать в больнице под наблюдением ногами к верху. Время пошло.Форт баярд, блин! Я больше не прыгаю. Боюсь растрясти себя. Я даже дышу через раз. Мысль о районной больнице умножает мою панику на десять. Я как-то несколько лет назад туда заходила. Больше похоже на барак с грязными ручками, за которые страшно взяться. Микробов видно невооруженным глазом. Они прыгают с кровати на кровать. Говорят, сейчас там уже сделали ремонт. Говорят, там иногда попадаются неплохие врачи. Угу, неплохие. Мы срочно начинаем звонить по всем номерам. Наша машина напоминает центр координации антитеррористической операции. Телефоны звонят, вторая, третья линия. Нам нужен толковый врач. Нет, не так, нам нужен самый лучший врач. Это задача-минимум. Можно сразу нобелевского лауреата в области акушерства, если такой бывает. — Я от Михаила Александровича. — Того, который брат Ольги Ивановны. — Да, коллега моей бабушки по папиной линии телефон дала. Я путаюсь в показаниях. В именах и родственных связях. Я ищу изо всех сил. Никогда не думала, что процесс поиска может различаться по интенсивности. Оказывается, может.
И через час я встречаюсь с ней. Она … необычная. В смысле, не похожа на остальных докторов.Яркая. Уверенная. И что для меня особенно бросается в глаза — стремительная. Вообще у меня до сих пор эпитет стремительная — прям про неё. Я жду очереди и смотрю, как Она летает по отделению на сверхзвуковой скорости. Натягивает на ходу перчатки. Скрывается за дверьми операционной. Выходит оттуда, на ходу меняя халат. Приём такой же — стремительный. Всё очень по делу, без долгих рассусоливаний и мытарств вокруг да около. И в то же время душевный. Как получается сочетать такую скорость и такую душевность — для меня загадка. Но для Неё, видимо, нет. Она не настаивает и не уговаривает. Она выдаёт мнение эксперта (и ты точно понимаешь, что это мнение эксперта!) и даёт тебе самой право решать, что делать со своей жизнью. Вообще это предоставление права последнего слова за пациентом — тоже огромный плюс в моих глазах. Ты — полноправный участник процесса, а не просто тут мимо проходил и ногой за порог зацепился. Всю беременность я проведу с Ней на телефоне: -А клубнику есть можно? -Можно, зайка. -А в бассейне плавать можно? -Нужно, зайка. -А в солярий позагорать? -А ты не забыла, что беременна, зайка? Таких заек у Неё несколько десятков за день. — Она даже имени моего не помнит, наверное, — обиженно надуваю я губки мужу, — всё зайка да зайка… Позже, в критической ситуации, я узнаю, что имя моё Она помнит. А ещё показатели крови, результаты каждого УЗИ, каждую съеденную клубнику и каждый поход в бассейн. Я буду считать, что мой сын — Её заслуга. Моя счастливая беременность — Её работа. Моё радостное материнство — Её достижение. Я буду и потом ещё не раз звонить Ей в семь утра с криками «помогите». Буду писать слезливые смс в ночи «что бы я без Вас делала?!» Буду влюбляться в Неё снова и снова. В Её профессионализм. В стремительность походки. В душевность улыбки. В моего личного Нобелевского лауреата.