Слушай, говорили мне, как это он в два года у тебя на горшок сам не ходит? Слушайте, говорила я, если он не будет сам ходить на горшок в двадцать пять — я офигею. А пока пусть так.
Слушай, как это он у тебя в пятнадцать лет не может сделать себе бутерброд? Слушайте, отвечала я, можно я еще чуть-чуть, совсем еще чуть-чуть поделаю ему бутерброды сама? Потому что очень скоро он научится делать и бутерброды, и макарошки свои любимые с сахаром. А ещё через совсем чуть-чуть их научится делать его любимая молодая коза. И тогда я буду ему совсем не нужна.
Подались сегодня на физфак. Ну, как подались. Сам. Смс каждые пять минут, конечно: «Адрес точный какой у нас?», «Гражданство у меня какое?», «Приписное свидетельство — чё за фигня?» Но сам. Уже почти взрослый. Завтра в Бауманку поедет. Тоже сам. Тоже почти взрослый. Тут даже совсем взрослый. Потому что точно решил сюда. Физфак — так, для меня. Чтоб не приставала.
И с каждым его навыком — меня всё меньше и меньше. Как я ни уговаривай себя про меня саму, про моё я. Там моего я — с гулькин нос. Самое, наверное, грустное моё лето.
Отчётливо помню свои семнадцать. Приёмная комиссия, экзамены, списки поступивших, полуобморочная мама — ура, доча! И оп — взрослая жизнь. И оп — ненужная совсем мама. Нет, потом, лет через десять и по сию пору — очень-очень нужная. И с каждым годом — всё сильнее. Но тогда…
И дождь еще этот. Как специально. «Четыре года одиннадцать месяцев и два дня». Почти нынешний бакалавриат. И ни праздничных тебе одежд, ни улыбок выздоравливающих.
Завтра взбодрюсь, придумаю что-нибудь, наподдам смысла, конечно. Куда денусь.