Лет до тридцати я любил праздновать свой день рождения. Пока не понял, что это обратный отсчёт.
Моя мама собирала родственников и устраивала приемы в мою честь. У нее даже был фирменный тост: она каждый год поднимала бокал за то, каким противным ребеночком я рос и каким прекрасным вырос. Правда, из трехминутного тоста часть про противного ребеночка занимала 2 минуты 40 секунд, а дифирамбы — всего 20 секунд.
Основным атрибутом противного Олежки, по воспоминаниям матушки, было недовольное лицо. Даже не так. «Вечно недовольное лицо» — так она говорила. По ее словам, я даже смеялся с недовольным лицом.
На моем лице рос кактус. Вместо лица я носил чернослив. На моем лице жил ослик Иа-Иа. Мое лицо умело сворачиваться ежом.
А у моего папы на этот счет была своя история.
Однажды я приехал на выходные в гости к бабушке и дедушке, папиным родителям. Я вошел в их квартиру с такой физиономией, как будто принес им вести о начале ядерной войны. Их кот в последний раз мяукнул и пошел вешаться с тоски.
В коридор из комнаты грандиозно выплыл дед. Он всегда так появлялся. Бабушка и мама суетились вокруг меня, стягивая с принца верхнюю одежду. Я подзастрял в неуклюжем зипуне. Бабушка тянула меня за один рукав, мама — за другой. Мама нервничала и ворчала, что я опять приехал к родственникам с недовольным лицом, поэтому зипун и не снимается (такая кармическая теория). Она требовала у меня немедленно снять недовольное лицо и надеть довольное.
Тем временем дедушка степенно подошел ко мне, сел передо мной на корточки (а это был смертельный номер по причине его лишнего веса и больных коленей) и взял меня за свободное лицо. Пока бабушка с мамой пытались оторвать мне руки, дед большими теплыми пальцами принудительно распрямил суровые складки моей недовольной физиономии. Он прошелся своей широкой ладонью по моему лицу, как утюгом, и вернул мой скептический рот от уха на место под нос. В качестве последнего штриха дед растянул края моего рта в улыбку. Тут и женщины как раз подоспели, и я с веселым чпоком вылетел из зипуна.
Мама и бабушка одновременно вздрогнули: я стоял посреди коридора и улыбался.
«Ну вот, — заметил дедушка философски, — а вы говорили «недовольное лицо, недовольное лицо». Весельчак!»