— Баба, смотри, что я нашел! – к Ирине Николаевне подбежал раскрасневшийся внучок Степа. Глаза его горели, он запыхался – еще бы, такое приключение! Дедушка попросил его помощи, чтобы разобрать полуподвальное помещение в их дачном домике, то таинственное место, куда Степку тянуло с неудержимой силой, но вход в эту «пыль и хлам» доселе был ему был строго воспрещен. А сейчас он копался в большой коробке с игрушками, появившейся на свет из недр подвала.
Дедушка попросил выбросить сломанные, а крепкие оставить для игры. Какие же сокровища были там! У Степки разбегались глаза. В пять лет не много нужно, чтобы удивиться и обрадоваться…
— Ух ты! Солдатики! Большие и маленькие! – Степе не терпелось разделить свою радость с другими, и он носился от подвала к кухне, где хлопотала бабушка, — А еще тут пушка, и деревья, а вот эти маленькие шарики – это пулять во врагов, я знаю!
И, увлеченно расставляя найденный взвод на перилах веранды:
— Баба, я вечером позову Сашу к нам играть и Артема, ладно?
— Конечно! – улыбнулась бабушка, радуясь воодушевлению внука.
Еще бы, всякая бабушка будет счастлива, что внучок рядом, гуляет на свежем воздухе и играет в привычные, старые добрые игрушки, забыв на время про «царь-телефон». Конечно, в силу возраста, у Степушки еще не было своего личного гаджета, однако телефоны, «поиграть», у бабы и деды он выцыганивал периодически, несмотря на их решимость сопротивляться до последнего.
— Да,- вздыхала бабушка, подразумевая электронные развлечения, — от мира не убережешь…,- но уберечь старалась изо всех сил, не жалея времени на то, чтобы заниматься с внуком, пока ему все интересно !
— А это что за шарик, баба? – Степка протягивал ей два небольших шарика и один побольше – блестящие, никелированные (Ирина Николаевна с трудом вспомнила это слово) с дырочкой посередине. Шарики от старой кровати с панцирной сеткой…
— Это тоже пулять во врагов, да? – озабоченно спросил внучек, ожидая ответа, но бабушка Ира медлила.
— Ну, баб! – нетерпеливо поторопил ее Степушка.
Ирина Николаевна словно очнулась, вынырнув из воспоминаний, вдруг нахлынувших на нее.
— Нет, Степушка, это не снаряды, -улыбнулась она внуку, — это такие шарики, которые прикручивали на кровати. Такие большие, железные кровати…
И осторожно взяла блестящие кругляши с маленькой ладошки.
— Дай мне их, малыш, хорошо? А то и вправду, бросишь в кого-нибудь и разобьешь лоб или стекло в доме. Они же тяжелые…
— Ну забирай, если тебе надо! – беспечно махнул рукой Степушка, — я не жадный!
— Конечно! – улыбнулась бабушка, потрепав щедрого внучика по вихрам.
Степка опять переместился корпеть над «ящиком сокровищ», а Ирина Николаевна тяжело опустилась на крыльцо, держа в руке тускло блестевшие под солнцем шары. Она уже не смотрела на них – воспоминания вновь завладели ее воображением, возвращая в милое прошлое…
Первенец в студенческой семье, маленькая Ирочка проживала с родителями, бабушкой и дедушкой, молодыми дядей и тетей, в стандартной трехкомнатной «хрущевке». Конечно, взрослым было тесновато, но ребенка все устраивало, как нельзя лучше! Семья была шумная и безалаберная, но очень дружная.
По рассказам родителей, вначале они пытались растить дочку «по Споку», то есть, строго придерживаясь режима. Мама кормила Ирочку по часам, страшно боясь диспепсии от переедания, но детскому организму было наплевать на революционные педагогические идеи, и голодный младенец истошно кричал, требуя пищи. Бабушке категорически запретили докармливать внучку или брать ее на руки, чтобы укачать перед сном, ведь суровый Спок убедительно писал о необходимости и пользе самостоятельного засыпания! Само собой, соска-пустышка у великого новатора тоже впала в немилость, как вредное наследие «дремучего» прошлого.
Молодые свято верили книжным советам, и ради блага ребенка мужественно принимали горькую пилюлю в виде страданий всей семьи… Но очень скоро их суровость пожухла, как холодным градом, прибитая постоянным детским плачем, тем более, что к слезам Ирочки часто присоединялись непритворные слезы бабушки. Ее страдания и горестные причитания под дверью, за которой орал несчастный и голодный ребенок, постепенно утихомирили родительскую ревность не по разуму, тем более, что голос у младенца был, ого-го, какой пронзительный! Выдержав около полугода мучений «правильного» воспитания, молодые папа и мама махнули на Спока рукой, разрешили бабушке тетешкать малышку и стали кормить ее по требованию. Хуже от этого никому не стало, ребенок быстро окреп и стал намного спокойнее («как и следовало ожидать» — тихо напоминала бабушка). По достижении детсадовского возраста, а в те времена он равнялся 8 месяцам от роду, малышка была пристроена в ясли.
Ирочка в садик ходила с удовольствием – там было весело, часто разучивали песенки, танцевали, воспитатели в основном были добрые, и всегда находилось, с кем поиграть общительному ребенку. Но все же оставаться дома, вместе с близкими людьми, малышка любила больше! Такое счастье на ее долю выпадало редко, только в выходные дни.
Рано поднявшись и вспомнив, что сегодня можно остаться дома, Ирочка развивала бурную деятельность, движимая наполняющей ее радостью. От природы она была на редкость жизнерадостным и энергичным ребенком.
Маленькая егоза весь день носилась по дому, иногда, впрочем, затихая рядом со взрослыми, если у них было для нее время. Особенно она любила посидеть на кухне рядом с бабушкой, рисуя что-нибудь цветными карандашами в тетрадке. Бабушка считала внучку вундеркиндом и искренне ахала и умилялась любым проявлениям ее талантов.
Ирочка уже знала, что надо нарисовать, чтобы впечатлить бабушку.
— Баба, смотри, я «Кошкин дом» нарисовала! – и внучка демонстрировала свое творчество.
Как выглядел этот “Кошкин дом” в исполнении малышки, можно себе представить — каляки-маляки, в которых с трудом узнавались черты книжных персонажей. Однако бабушка брала в руки рисунок внучки, подносила его к глазам и ахала.
— Ах, моя маленькая птичка (так она называла внучку), очень красивый рисунок! Это кто, кот Василий и тетя кошка?
— Не, баба, это же два котенка! — уточняла Ирочка, — видишь, как они улыбаются! Они же там самые добрые!
— Конечно, конечно, моя птиченька!- кивала бабушка и осторожно гладила внучку по голове, боясь запачкать мукой, — они самые добрые, тетю свою в беде не бросили, ругаться с ней не стали… И добавляла, всегда вздыхая:
-И ты будь доброй, птичка моя, помогай всем, жалей тех, кому плохо…
-Я жалею, баба! — с жаром уверяла Ирочка, — я в садике всегда игрушками делюсь, и нянечке убираться помогаю!
— Вот и хорошо, мое сокровище, — улыбалась бабушка, — ну, что, может, нарисуешь еще и свинку с детками?
— Не, баб, я лучше их песенку спою, а ты послушай! — и Иришка тут же запевала:
— Я свинья, и ты свинья, все мы, братцы, свиньи! Нынче дали нам, друзья, целый таз ботвиньи!
Малышка звонко пела, на ходу импровизируя и добавляя свои слова. А бабушка готовила обед, ее руки ловко резали овощи, сноровисто приготовляя нескольких нехитрых, но вкусных блюд. Ножик стучал по столу в такт песенки, а свое одобрение и восхищение бабушка периодически высказывала короткими междометиями. Так, вольготно и радостно, жилось Ирочке в бабушкином доме. Но когда ей исполнилось шесть лет — это было летом — родители получили кооперативную квартиру и отделились от старшего поколения.
Конечно, мама и папа Иришки были рады, да и ей было интересно на новом месте — радовал большой двор, где было очень много детей, с которыми она быстро сдружилась. Но вечерами Ирочка очень скучала по старой квартире, где было тесно и шумно, но зато уютно и весело. Иринка использовала каждую возможность, чтобы напроситься пожить у бабушки. Вскоре родилась сестренка, очень болезненная и беспокойная. Поэтому уставшая мама не противилась желанию старшей дочки, даже радуясь, что ребенок получит недостающее внимание. Тем более, как раз началась школа, впечатлительная первоклассница Иришка очень уставала от новых впечатлений и отдыхала душой в привычной атмосфере бабушкиной любви и заботы, напитывалась любовью по самую макушку, чтобы с новыми силами вернуться в не всегда приветливый школьный мир.
Вот так и росла Иринка, на два дома. Заболев, она оказывалась у бабушки — там к ней приходила знакомая с детства врач и назначала привычное лечение — банки, горчичники, лекарства. Ирочка не любила лечебных манипуляций, иногда капризничала, не желая пить горькие микстуры, но в общем, проходила весь положенный курс лечения, не доставляя взрослым особых хлопот. Тем более, даже больной и сопливой, ей было хорошо в этом доме, хотя по родителям она тоже очень скучала, мечтая, чтобы все вновь жили вместе, как прежде…
Летние каникулы, если не отправляли в пионерский лагерь, Иринка тоже проводила у бабушки с дедушкой. Тут у нее была старая компания друзей, с которыми они с утра до вечера обитали на улице, где заводила Иринка постоянно придумывала разные игры и домой забегали только перекусить. По мере взросления Иры, ее любовь к бабушке не ослабевала, но ее убеждения и поучения подверглись критическому анализу. В детстве Иринка всем сердцем хотела быть доброй, и, воспитанная на бабушкином примере человеколюбия, и сама пыталась совершать хорошие поступки, быть “хорошей девочкой”. Помогать другим. Но не всегда ее устраивали результаты такого поведения, огорчало, когда понимала, что ею беззастенчиво пользуются, тем более, что родители, обеспокоенные “неотмирностью” своей дочери, вовсе не поддерживали ее в “излишней” самоотдаче, а, по-своему желая ей добра, пытались научить быть жестче.
К сожалению, у Иринки быть жестче не получалось совсем, хоть она и пыталась “быть крутой”. Но чужая роль делала ее смешной и нелепой, “крутости” не получалось. Постепенно свои добрые побуждения она стала считать слабостью и даже придумала им обесценивающее определение.
— Ну, опять этот «кошкин дом»! — хмыкала Ира, когда бабушка пыталась, как прежде, склонять ее на сторону добродетели, убеждала слушать свою совесть, не идти на поводу у толпы… От доброты Иринка отказалась, а циничное, «крутое», популярное в их кругу поведение, никак не удавалось ей, как она не пыталась быть «как все». Иринка терялась и не знала, как ей себя вести. Наступил непростой подростковый возраст…
Куда делась та трепетная и чуткая девочка, которой она была? Ссоры с родителями стали привычными, затяжные конфликты в очень недружном классе, быстрый рост, сутулость и куча комплексов насчет своей внешности превратили милую девочку во вспыльчивую истеричку. И только у бабушки и деда, в их уютном доме, куда Иринка по-прежнему прибегала “зализывать раны”, она оттаивала и могла общаться со взрослыми более-менее спокойно, не ощетинившись, как ежик… Спала Иринка в одной комнате с бабушкой, на раскладушке, а бабушка — на большой железной кровати, той самой, шарики от которой нашел Степушка. Ирине тоже нравились в детстве эти шары, иногда она откручивала их, чтобы попробовать поменять местами большие с маленькими, и так потеряла два кругляшка — наверное, закатились куда-то. Бабушка встревожилась, что кто-нибудь может не заметить, наступить и подвернуть ногу или, что маленькая сестренка Иришки найдет и засунет в рот эти шарики. Иринка получила внушение и, огорчившись, ответила бабушке что-то резкое, о чем тут же пожалела.
Бабушка отмолчалась, но была в тот вечер какой-то притихшей, не похожей на себя, а перед сном Иринка ощутила из кухни запах лекарств — бабушкины сердечные капли. Сердце у нее сжалось, и она мигом оказалась на кухне. Дед сидел за столом, вязал из тряпочек коврики — это было его последнее увлечение.
— Ишь, довела бабку -то до слез! — неодобрительно хмыкнул он. Дедушка тоже очень любил внучку, всегда вставал на ее сторону в конфликтах с родителями, и поэтому услышать от него справедливое обличение в жестокости было для Иринки особенно больно.
— Баб, извини, пожалуйста, — Иринка осторожно погладила бабушку по поникшей спине. Та обернулась, и сердце Иришки резанула ее светлая улыбка и слезы на глазах.
— Что ты, птиченька моя, что ты, — засуетилась бабушка, — вот и умница, извинилась, хорошая ты наша девочка!
А «хорошая девочка», дылда, на две головы выше бабушки, не знала куда деться от пронизывающего чувства стыда. Вскоре все улеглись спать. Иришка слышала, что бабушка не спит — дыхание ее было тихим, сдержанным, она как-будто думала о чем-то. В окно светила луна, оставшиеся шарики блестели в ее свете.
— Баб, я завтра с утра найду все шарики и прикручу обратно! — не выдержала Иринка.
— Что ты, Ирочка, спать давно пора! — встрепенулась бабушка, которая и вправду не спала.
— Да я сейчас усну, не волнуйся! — Иринка еще немного прислушалась к тихому дыханию бабушки, и внезапно волна страха окатила ее сердце, и у нее непроизвольно вылетели слова, — Бабушка, ты же не умрешь?
И она тут же прикусила язык, и прижала к лицу одеяло, чтобы не слышно было, что она плачет от стыда и ужаса. Бабушка ответила не сразу, что тоже запомнилось Иринке. Не поторопилась успокоить свою внучку, перевести все на шутку, как она иногда поступала, когда считала, что с ребенком о чем-то рано говорить. Бабушка помолчала, и ответила неожиданно спокойно:
— Не бойся, моя птичка, сейчас я не умру, я еще не очень старая и не очень больная, — Иринка почувствовала, что бабушка улыбается, — спи, моя птичка, моя добрая девочка.
Вскоре бабушка начала похрапывать, а Иринка долго еще не могла уснуть, казнясь в сердце за свою жестокость, и твердо решив, что будет стараться быть сама собой, такой, какой ее воспитывала бабушка — прощать, помогать другим, делать добро, и не стесняться этого. Пусть и странно, и смешно другим видеть такое поведение — но теперь Иринка твердо знала, что быть “крутой”, а точнее, дерзкой и наглой, она больше не хочет…
С тех пор прошло много лет. Ушли любимые Иринкины бабушка и дедушка, уехали в дальние страны дорогие дядя и тетя. Ирина вышла замуж, родились детки, потом появился первый внук Степушка. Много трудностей и испытаний выпало на долю Ирины, и иногда очень сильно было искушение озлобиться и стать, » как все», даже в зрелом возрасте…
Но в последний момент Ира вспоминала бабушкину светлую улыбку сквозь слезы и с отвращением отворачивалась от соблазна стать жестокой… А мультфильм «Кошкин дом», казалось, прочно забытый, она посмотрела вновь, уже вместе с маленьким сыном, на видеокассете, и увидела сюжет старой сказки новым взглядом.
Ирина с замиранием сердца смотрела, как все бывшие друзья поочередно и безжалостно отвернулись от несчастных погорельцев, уже «невыгодных» в качестве друзей, и те с трудом брели по снегу, в ночь и ветер. И прослезилась, умилившись великодушию сироток-котят, не помнивших зла и приютивших старую тетю-кошку вместе с ее привратником.
— И правда, великое произведение! — с удивлением подумала она,- сколько в нем мудрости, как замечательно рассказано о любви, верности и прощении! И со светлой грустью, сдерживая вдруг подступившие слезы, прошептала: «Ты была права, милая бабушка, добрым быть радостнее, чем злым…»