Пропасть

автор: Авелина Абарели

ФОТОГРАФИЯ: JONĖ REED

В Тбилиси, столице Грузинской ССР, в живописном месте старой части города, рядом с горой Мтацминда была школа. Русская школа. Это значило, что обучение в ней шло на русском языке, а грузинский язык изучали по методике иностранного. Также это значило, что в этой школе учатся дети разных национальностей.

Училась в этой школе и Аня Ломсадзе. Однажды Аня слышала, как мамина сослуживица Медея за чашкой чая, десертной вилочкой расправляясь с испечённым Аниной мамой тортом «Наполеон», говорила тягучим капризным  голосом:

— Мариночка, дорогая, ну зачем вы отдали дочь в русскую школу? Там она будет учиться с разным сбродом, и ты не представляешь, чем это может закончиться. Анечка наполовину грузинка, у неё грузинская фамилия. Переведите её в грузинскую школу, и пусть учится среди грузин. То, что у неё русская мать, там ей не очень будет мешать.

Мама плеснула Медее чая в чашку и стала говорить, как показалось Ане, довольно сердито:

— Амиран целыми днями на работе. Кто бы помогал Ане делать уроки? Я ведь не знаю грузинского. К тому же, пусть в русской школе ребёнок получит интернационалистское и демократическое воспитание. Ты же знаешь, у нас с Амираном есть убеждения.

Сильно накрашенное лицо Медеи изобразило вселенскую скорбь. Но потом она взяла ещё кусочек «Наполеона», стала рассказывать про какую-то Валю, которая продаёт джинсы, ботасы и ролинги (с тбилисского сленга, «кроссовки и водолазки») дешевле остальных спекулянток, и скорбь на лице её стала улетучиваться пропорционально исчезновению торта на тарелке.

Если бы можно было слетать на машине времени в 80-ый год и заглянуть в окно этой школы на третьем этаже со стороны окон, выходящих на Мтацминду, то можно было бы увидеть пятиклассников. Все они в школьной форме. Девочки с белыми воротничками и манжетами, многие с белыми бантиками. Мальчики в белых рубашках. Воротнички, манжеты, бантики, рубашки нужно было иметь в идеальном состоянии, всегда свежевыстиранными, накрахмаленными и отглаженными. Ничего, если придётся делать это каждый день. Как говорила Ия Фёдоровна (главная в школе по внешнему виду учеников): «Основное — это быть чистым и наглаженным». И  пусть враги страны трепещут, видя несгибаемую волю народа, который по ночам стирает, отбеливает, кипятит, крахмалит и гладит. Да так гладит, чтобы ни одной малейшей складочки, да так стирает, чтобы от сияющей белизны резало глаза. У некоторых не было стиральных машин, да и отдельные квартиры, в которых можно было поставить стиральную машину, были далеко не у всех. Такие стирали в тазике на табуретке в коммунальной кухне, да и кипятили там же на общей плите в металлическом ведре, помешивая и вытаскивая бельё специальными деревянными щипцами. Не все справлялись, воротнички и рубашки некоторых учеников и учениц выдавали их неблагополучное социальное положение. Зато учителям легче работать, посмотрел на степень белизны и наглаженности рубашки или воротника и, сразу видно, чего можно ожидать от этого ученика.

У пятиклассников урок истории. Они изучают кастовую систему Древней Индии. Учительница рассказывает, что там существовала каста неприкасаемых, а вообще все касты держались друг от друга подальше, и в браки тоже можно было вступать только внутри своей касты.

Аня поднимает руку:

— А при коммунизме все будут совсем равны!

— Садись, Анечка, хорошо. Это потому, что при коммунизме будет бесклассовое общество.

Аня разочарована. Она хотела, чтобы в классе обсудили, почему сейчас всё ещё люди не очень равны, и почему некоторые дети дразнят других за национальность или за бедность. Но в школе не обсуждают такого. Мама сказала Ане, что такие вопросы изучают в университетах и институтах, и там же думают, как сделать, чтобы плохого в жизни было меньше. Если Аня будет очень хорошо учиться, то она поступит в университет и сможет помогать обществу решать проблемы. Родители Ани — коммунисты и часто говорят дома  на разные социальные темы. Аня гордится ими. Папа очень долго боролся с одним большим начальником, который воровал стройматериалы и продавал их  на чёрном рынке, а ещё этот начальник очень плохо обращался с рабочими. Папа выступал против него на партийных собраниях и добился, чтобы того начальника уволили, а также исключили из партии, потому что таких плохих людей в партии быть не должно.

Однажды зимой, мама с Аней шли по улице и увидели  женщину. Её национальность легко можно было определить. Только курдянки ходили по улицам в национальной одежде. Женщина шла с девочкой, при виде которой мама Ани изменилась в лице и чуть не заплакала. Несмотря на то, что зимы в Грузии мягкие,  все же нередко бывает достаточно холодно, и Аня всегда ходит зимой в меховой шубке и шапочке. А тут мама с Аней в шубках, а девочка в лёгком платье, летних сандалях, одетых на толстые носки и в какой-то куцой, потрёпанной шали.

—  Отпусти со мной свою девочку! — обращается мама к женщине. —  Я подарю ей шубку. Или обе идите вместе со мной.

Женщина кивнула, что-то сказала девочке на своём языке, и та пошла к Ане домой без всякой робости, а потом с большим интересом присматривалась и к Ане, и к её маме, и к их большой квартире. Пока Аня угощала девочку конфетами и печеньем, мама собрала большой тюк разной Аниной одежды прошлых лет, включая  шубку, из которой Аня выросла. Ане на самом деле немного жалко своих платьев и особенно шубки, из которой мама собиралась раньше нашить шубок для Аниных кукол, но Аня знает, что жадиной быть нехорошо, и надо помогать бедным людям. А курды часто живут очень бедно и работают дворниками и мусорщиками.

В школьных журналах, кроме имени и фамилии указывается национальность. Причём, по неизвестной причине у всех указаны национальности, а у  курдов религиозная принадлежность «езиды», хотя далеко не все курды имеют представление об этой зараострийской религии. Почему вместо национальной принадлежности указана религиозная, неизвестно, но по одной из версий из политкорректности, поскольку в грузинском языке слово «курди», означающее национальную принадлежность курдов, слишком созвучно слову «курти», означающему «вор». Хотя  само понятие «политкорректность» тогда не было распространено.

В Анином классе есть курдский мальчик, белизна рубашки которого не соответствует его социальному положению. У его мамы как-то получалось  пятерых сыновей отправлять в школу в образцовом виде. Этот мальчик никогда не отвечает на занятиях, всегда отказывается.

— Ахмед, если не будешь отвечать, то получишь двойку! — грозят ему учителя. Ахмед в ответ молчит, одной двойкой больше, одной меньше, какая ему разница, у него их и так полно. Контрольные он с классом пишет и сдаёт,  даже время от времени получает за них вместо двоек какие-то тройки. Во всяком случае, как и всех остальных двоечников, которых в школе немало, его переводят из класса в класс с тройками.

Кудрявый, черноволосый и черноглазый Ахмед нравится Ане, и похоже, что и ему Аня нравится. Он часто смотрит на неё на уроках. Анина подруга Инна толкает иногда её в бок и шепчет:

—  Он опять смотрит на тебя!

У Ахмеда выгодное положение. Он сидит на последней парте, а Аня на предпоследней через проход от него. Ему легко держать её в поле зрения. А Ане, чтобы посмотреть на него, нужно повернуться. Но Аня не поворачивается, во-первых, потому что на уроках вертеться нельзя, а во-вторых, чтобы он о себе не возомнил невесть чего.

Учителя смирились с тем, что Ахмед никогда не отвечает на уроках, и вроде бы даже совсем не слушает, что учителя объясняют. Сидит тихо, никому не мешает, и ладно. Но Кира Григоловна другая, она очень строгая. Однажды, как говорят в Тбилиси, она «пошла на принцип» и вдруг стала требовать от Ахмеда, чтобы он слушал её объяснения и смотрел на доску:

— Авларов, прекрати  смотреть на Аню Ломсадзе и смотри на доску!

Аня вспыхивает и мгновенно становится пунцовой. Класс замер. Раньше никто из учителей не позволял себе такого грубого вмешательства в личную жизнь учеников. «Да какое ей дело, кто на кого смотрит», — думает Аня и низко наклоняется над тетрадью. Повисла зловещая тишина. Все, кто до этого смотрели на доску, теперь наблюдают за Ахмедом и Аней.

— Всё  ещё смотрит, — шепчет Инна Ане. Аня старается взять себя в руки, делает вид, что не замечает происходящего, и что-то пишет в тетради.

— Авларов, ты слышишь меня? Ты что оглох? Повернись и смотри на доску! — почти истеричным голосом говорит Кира Григоловна.

По классу проносится шелест. Кира Григоловна кричит:

— Ахмед Авларов, встань и выйди из класса!

Нет, не от желания поябедничать, а лишь от восторга двоечник Юсуф не выдерживает и с сильным акцентом восклицает:

— Он всио рауно смотрит на Анико!

Класс разражается смехом. Кира Григоловна не очень охотно признала своё поражение:

— Ладно, сиди! Но я пожалуюсь на тебя директору! Ты у меня узнаешь!

Потом, много позднее, когда Аня вспоминала этот случай, то не могла себе простить, что не повернулась в сторону Ахмеда. Да, надо было тоже смотреть на него и даже улыбнуться. И пусть училка вызвала бы завуча, директора, милицию, КГБ, армию, да хоть легионы Страшного суда!

Отношение с некоторыми учителями у Ахмеда не очень, ну совсем так себе. Не только с Кирой Григоловной у него был большой конфликт, но с Ией Фёдоровной, той самой Ией Фёдоровной, которая ходила по школе и проверяла, все ли школьники выглядят как положено. У неё была мечта: расширить требования к внешнему виду на цвет обуви и цвет колготок школьниц, чтобы колготки были только белые, а туфельки только чёрные. Однако родители взбунтовались, и сие требование было сохранено только к парадной форме. Подумать только, многие ходили в школу в чёрных, серых и телесных колготках, и даже в цветных туфлях и полуботинках. А Ия Фёдоровна была вынуждена смотреть на это безобразие и молчать. Но тем жёстче она стала бороться с другими отклонениями от требований. Ни один нарушитель не мог укрыться от её недремлющего ока. Уже давно она вела борьбу с очередным нарушителем, школьником из Аниного класса по имени Тенго, причёска которого длиной волос нарушала все приличия, по авторитетному мнению Ии Фёдоровны. На самом деле Тенго просто хотел прикрывать свои оттопыренные уши, нередко являвшиеся объектом дразнилок. Тенго упорно игнорировал её замечания и не стригся, более того, она написала ему в дневник, и снова никакого результата. В конце концов, Ия Фёдоровна заявила, что прибегнет к крайней мере и подстрижёт его лично. Угроза была нешуточная, тем более, что она уже подстригла одного мальчика, причём подстригла так коротко, неровно и безобразно, что мальчик потом пару недель не ходил в школу. И вот пришла очередь принудительной стрижки и для Тенго. Приготовив большие садовые ножницы, Ия Фёдоровна двинулась по коридору и, конечно же, возле нужного класса обнаружила Тенго, стоявшего с группой одноклассников, среди которых был Ахмед.

— Не хотел сам стричься, так я тебя подстригу! — Ия Фёдоровна двинулась к Тенго, лязгая ножницами.

Что произошло в следующую секунду, никто не понял, но вдруг все, стоявшие в коридоре, увидели и услышали, что Тенго и Ахмед бегут по коридору, а Ия Фёдоровна изрыгает весь русско-грузинский набор ругательств, предназначенный для непослушных школьников. Она бранилась целый день, но  Ахмед с Тенго её не слышали, так как в школу в этот день больше не вернулись. Что же именно случилось за эту пару секунд было потом предметом многих пересудов и разбирательств. Ия Фёдоровна твердила, что Ахмед её оттолкнул, схватил Тенго за руку и потащил его за собой прочь. Ахмед же на следующий день утверждал, что он никого не толкал, Тенго за руку не тащил и не мог тащить, потому что бежал впереди него. По версии Ахмеда, они с Тенго просто играли, он крикнул ему «догоняй», и они побежали. Если и при беге задели Ию Фёдоровну, то чисто случайно, так как вообще не обратили внимания на её появление в коридоре. Версия Тенго не была озвучена, так как тот простудился и неделю не ходил в школу. Потом с не очень дружественным визитом в школу явились родители Тенго, история затихла, и более того, Тенго так и остался нестриженым. Но Ия Фёдоровна с тех пор никогда не оставляла Ахмеда в покое и при каждом удобном и неудобном случае грозилась упечь его в колонию для несовершенолетних. Ко всем её угрозам Ахмед относился с показным равнодушием.

«Наверно Ахмед очень смелый», — думает Аня. Но почему он такой смелый, ей  непонятно. Если бы он при этом был сильный, то было бы понятно,  а так не очень. Ахмед, правда, ходит на бокс, но вроде особых успехов там у него не наблюдается. После очередных соревнований Аня как то решилась подойти к нему, чтобы нарочито насмешливо спросить:

—  Ну как Ахмед? На соревнованиях побил всех?

Ахмед засмеялся и ответил:

— Нет, меня побили!

Аня очень удивилась. Она самолюбивая, гордая девочка и никогда бы не  стала рассказывать никому о своих поражениях и неудачах.

— Бедненький Ахмед! — Аня старается говорить с издёвкой, чтобы   группки одноклассников, столпившиеся послушать их разговор, никак не могли заподозрить её хоть в каком-то сочувствии, или, упаси Боже, в симпатии к нему.

Ахмед будто совсем не замечает её тона и  рассудительно отвечает:

— Не очень бедненький, сейчас меня побили, может в следующий раз я побью. Эс бедиа. ( с груз. «Это судьба»)

В общем, его фотопортет не красуется на стенде «Лучшие спортсмены школы». А если бы там всё же оказалась его фотография, то это было почти напротив Аниной фотки на школьной Доске Почёта. Тогда хоть с фотографий они могли бы всегда смотреть друг на друга.

Вообще этот разговор о спорте, был одним из немногих случаев, когда Аня разговаривала с Ахмедом в классе. В школе она делает вид, что совсем не обращает на него внимания. Слегка улыбается ему она только тогда, когда на улице он первый поздоровается с ней. Он ходит в школу по той же дороге, что и она. Вернее, может ходить, а может и не ходить, так как от улицы, на которой он живёт, есть другая, нижняя дорога к школе, дворами, более короткая. Поэтому все его появления на  верхней дороге, что у подножия горы Мтацминда, Ане хочется расценивать как проявления внимания к ней. Хотя, конечно, он может ходить по верхней дороге, чтобы насладиться красивыми видами на Тбилиси, с одной стороны, и видом на гору Мтацминда, с другой.

Но всё же на этой дороге они встречаются чаще по пути из школы, так как в школу Аня выходит очень рано. Она или её подруга Инна приходят в школу первыми и ждут на улице, пока вахтёрша, похожая с виду на колобка, а по свирепости нрава на волка, откроет им дверь. Пока дверь заперта, Аня и Инна болтают и обсуждают свои дела. Ахмед приходит в школу гораздо позднее, он входит в класс прямо перед  учителем. Аня не собирается опаздывать в школу, ради того, чтобы подкарауливать Ахмеда по дороге, потому что общественное должно быть выше личного, а общественное гласит, что в школу опаздывать нельзя. У Ахмеда тоже есть своё общественное, и нередко он после школы идёт куда-то вместе со своими дружками по нижней дороге или совсем вниз, в сторону центра города.

У Ани с Ахмедом есть свой секрет. Нередко днём, в выходные Ахмед прохаживается по улице, что через дорогу, напротив Аниного дома. И иногда даже останавливается и смотрит на окна Аниной квартиры.  Поэтому в выходные Аня часто подходит к окнам и делает вид, что поливает цветы. Когда Ахмед занимает своё место через дорогу от её окна, Аня продолжает делать вид, что занимается цветами и совсем не видит его, но  незаметно для него гладит оконное стекло. Иногда она поднимает глаза от цветов, показывает, что заметила его и  кивает в знак приветствия. Иногда Аня даже улыбается ему, но слегка, и через пару секунд отходит от окон, потому что девочка должна вести себе прилично и не показывать, что ей так сильно нравится мальчик.

Как и миллионы людей на земле Аня любит Новый год и ждёт новогоднего чуда. Уже в доме стоит украшенная ёлка, которую Ане присылал дедушка из Москвы с проводником поезда «Москва-Тбилиси». Уже в доме пахнет мандаринами, мёдом и жареными орехами. Уже Ане купили новое платье, которое она примеряла несколько раз в день, чтобы повертеться в нём перед зеркалом. Во время зимних каникул у Ани на вечеринке всегда собираются её друзья, и теперь Аня хочет пригласить ещё и Ахмеда. Обычно она сообщала маме заранее, кто придёт и сколько будет приглашённых, чтобы папа закупил всё, что требуется, а мама приготовила на нужное количество людей. Нужное количество угощенья по грузинским понятиям — это количество приглашённых, умноженное на трёх едоков.

Аня снова примеряет платье, ещё примеряет новые туфли и делает пробную праздничную причёску. Ей очень хочется, чтобы на Новый год ей разрешили ходить с распущенными волосами, а не с хвостиком или с косичкой. В таком виде Аня идёт показаться родителями, а заодно обговорить вечеринку. Войдя в комнату, где родители пьют чай, она сразу же замечает, что у папы ужасное настроение. Такое ужасное, что он даже не обращает внимание на необычный вид Ани и её обращение:

— Я хочу пригласить к нам в гости мальчика!

— Представляешь, — возмущённо обращается он к маме, — дочь Резо  Николадзе сбежала с армянином!

Потом папа замечает Аню и, сокрушённо качая головой, говорит ей:

—  Бедный Резо в Новый год, в больнице, с инфарктом! Анико, ты же помнишь дядю Резо?

—  Помню, — вздыхает Аня, — он часто говорит, что он настоящий коммунист. А ты тоже коммунист, тогда почему вы так про национальность?

Аня видит как папа встаёт и от волнения начинает быстро ходить по комнате:

—  Я коммунист, и для меня лично национальность не имеет значения. Я сам женился на русской, хотя половина родни была против. Бедный Резо тоже коммунист, и ему лично тоже всё равно. Но у него есть ум, он думает не только о себе, и он понимает, как трудно будет их детям, как им будет плохо. И когда он стал думать, как сильно им будет плохо, то ему тоже стало плохо. Несчастная  эта Тамрико, если Резо умрёт, то получится, что она убила своего отца!

Мама со звоном бросает чайную ложечку:

— Амиран, ну зачем же сразу так? Резо крепкий мужчина, и к тому же если его дочь с тем армянином уедут в Россию, то там им вовсе не обязательно будет плохо! В России почти не отличают армян от грузин!

Мама поворачивается к Ане:

— Анечка! Кого ты хотела пригласить?

Аня переминается с ноги на ногу:

— Ну…. я хотела пригласить Жоржика!

— Ну, конечно, пригласи! — ласково проговорила мама.

Аня смотрит на папу:

— Папа, а ничего, что Жоржик армянин?

Папа слегка успокаивается, садится и отпивает чай из чашки:

— Ну, во-первых, он армянин только наполовину. А во-вторых, у него грузинская фамилия.

И действительно, папа Жоржика родился от грузинско-русского брака. Далее с его папой произошло то, что вполне подтверждало теории грузинских националистов гласящие, что  дети от грузинско-русских браков  морально неустойчивы. Это проявлялась в том, что они продолжали портить породу, вступая в браки с представителями других национальностей. И вот папа Жоржика женился на армянке. Аня сама слышала, как мама Жоржика жаловалась Аниной маме, что мальчик плакал дома, узнав от «доброжелателей», что он вовсе не грузин, а «замаскировавшийся армяшка».

Папа внимательно посмотрел на Аню и прищурился:

— Ну-ка, Анико! Скажи, почему ты так странно спрашиваешь? Ты что тоже собираешься сбежать с армянином? — спросил папа и сам засмеялся от своей удачной шутки.

Он так долго и самозабвенно смеялся и даже вытирал слёзы, выступившие от смеха. Потом продолжая смеяться, спросил у Ани:

— Ну что, признавайся. Так ты всё-таки хочешь сбежать с армянином?

— Нет, папа, я не хочу сбежать с армянином! — честно ответила Аня.

Мама решила прервать дурацкий разговор и задала Ане вопрос:

— А ещё кого хочешь позвать?

— Ну, Мишу.

Папа вопросительно посмотрел на маму.

— Милый русский мальчик, — пояснила та и добавила, — с примесью азербайджанских кровей.

— Ну азербайджанец, это же не курд. Пусть придёт, — и  папа погрузился в  чтение газеты.

— А ещё трёх девочек из  класса? — спросила Аня.

Национальная принадлежность девочек никого не интересовала, и, получив в ответ очередной  кивок папы и молчаливое согласие мамы, Аня ушла с свою комнату. Приближающийся Новый год уже не радовал её. Чуда не будет.

Верхней дорогой у подножия горы Мтацминда, ходит не только Аня. Если Инна живёт у бабушки, то девочки вместе ходят этой дорогой из школы. Изредка Аня возвращается из школы с  одноклассницей Ликой, если Лика идёт не домой, а к тёте. Лика очень подвижная, говорливая и всегда в курсе всех сплетен школы.

— Ты любишь смотреть фильмы про любовь?  —  вдруг спросила Лика.

—  Нет, — ответила Аня.

Это было враньё. Конечно же, она любила, но ответила «нет» специально, чтобы не развивать эту тему. Для обсуждения таких тем у Ани были подруги Инна и Нази.

—  Не может быть! — в голосе Лики слышится насмешливое недоверие. —  И даже «Ромео и Джульетту» не смотрела? А может ты даже не знаешь, кто у  нас кого в классе любит?

— Ну, что Тенго любит Инну, он ведь сам всем сказал, — скороговоркой заговорила Аня, глядя в сторону. — А как ты думаешь, завтра будет контрольная по математике?

— Пехебзе мкидиа эс кантрольная! (с груз. «Забиваю я на эту контрольную!») — Лика дунула на свою чёлку.

Потом она испытующе заглянула Ане в глаза:

— Ты неправильно отвечаешь про любовь. Тенго любит Инну, — Лика говорила медленно и чеканно, как будто вдалбливала бестолковой Ане в голову  азбучные истины, — Инна любит Тенго, Лариса любит Котика, Котик любит Лену, Ахмед любит тебя…

Аня постаралась изобразить на лице недоумение. Но Лику это нисколько не убедило. Она подошла к Ане очень близко и стала говорить голосом, каким следователи говорят с преступниками в фильмах: «Ты убил! Я знаю, ты  убил!» В глазах Лики было торжество правосудия:

— Ахмед любит тебя. А ты его! Весь класс это знает! И все так говорят!

Аня хотела закричать «Нет! Я не люблю его!», но не смогла, язык не повернулся. Тогда, придав своему лицу максимально презрительное выражение, процедила:

—  Все так говорят? Если кто-то что-то говорит, то это не значит, что это правда.

Аня стала излагать параграф об истине из учебника философии для молодёжи. Лика слушала внимательно, блестя смышлёнными глазками, и иногда цокая языком. Когда Аня дошла до конвенциональной теории, Лика торжествующе подняла указательный палец:

— Ну вот, зачем было так много говорить, если всё равно пришли к тому, что истина это то, что все признают.

Лика была очень довольна, что какие-то там очень недалёкие учёные в очень далёких землях наконец-то тоже допёрли до тбилисской мудрости: «Что  говорят люди, то  и есть правда».

Разговор с Ликой что-то изменил в Ане. Она вслед за ней признала, что раз люди говорят, что у них с Ахмедом любовь, значит так оно и есть. «Вот она какая, оказывается, эта любовь», — думала Аня, и радовалась, что дар любви не обошёл её стороной на этой земле. Но к радости примешивались грусть и страх.  Аня прочитала кучу книжек, но ни в одной из них не было сказано, что делать, если ты двенадцатилетняя девочка, нагрянула любовь, а твой мальчик курд. По косвенным подсказкам, собранным из высказываний положительных героев книг, Аня всё же наметила линию поведения: нужно быть стойким, верить в лучшее и бороться с предрассудками.

Мария Георгиевна была доброй учительницей, она никогда не обзывала учеников и всегда старалась помочь им, чем могла.

В один прекрасный день, Аня, прикрепляющая стенгазету возле учительской, услышала, как Мария Георгиевна говорит Кире Григоловне и Нине Вахтанговне:

— Надо что-то делать, нужно помочь этому мальчику. В нём есть хорошие черты.

Кира Григоловна со смешком ответила:

— С такой успеваемостью и Ахмед, и все его пять братьев станут бандитами, вот поверьте мне на слово! Как впрочем и большинство курдов.

— Позвольте, вам заметить, уважаемая Кира Григоловна, — в голосе добрейшей Марии Георгиевны Аня впервые услышала гнев, — что курдская девочка, ставшая доктором наук, училась именно в нашей школе.

— Ну во-первых, это всё-таки девочка, а они вообще вменяемее, а во-вторых,  не доктором, а кандидатом, а,  в в-третьих, когда это было, — не сдавалась Кира Григоловна.

— Я всё же считаю, что нужно дать мальчику шанс. Давайте поручим Ломсадзе заниматься с ним дополнительно, в качестве общественной работы, — настаивала Мария Георгиевна.

— Я поддерживаю, — отозвалась Нина Вахтанговна. — Дети нравятся друг другу, пусть их симпатия служит повышению успеваемости.

Кира Григоловна засмеялась:

— Какая глупость! Я вообще считаю, что раздельное обучение мальчиков и девочек было правильным, и напрасно его отменили. Ничего хорошего из вашей идеи не выйдет, уж вы мне поверьте.

На следующий день Мария Георгиевна остановила в гардеробной Аню, уже собравшуюся идти домой:

— Анечка, мы решили тебе дать общественное поручение, помогать в учёбе Авларову. А то сама знаешь, он из двоек не вылезает. Лучше, если начнёте сегодня, я предупредила его, он ждёт тебя в классе.

На ватных ногах, с сердцем, бьющимся так, что звон от его ударов стоял в ушах, Аня вернулась в свой класс, не глядя на Ахмеда, села рядом с ним, положила на парту учебник по математике и тетрадь.

— Вот смотри. Начнём с самого простого. Вот уравнение на сложение. Нужно решить. Двадцать семь плюс икс равняется тридцати четырём.   В данном примере нужно найти второе слагаемое. Для этого мы должны вычесть из суммы первое слагаемое, которое нам известно. Икс равняется тридцать четыре минус двадцать семь. Ты понимаешь?

Аня наконец подняла глаза на Ахмеда. Тот смотрел на неё своими большими тёмными глазами так пристально, не мигая, и с таким странным выражением лица, что Аня почувствовала, как начинает краснеть.

— Таким образом, икс… икс равняется семи, — Аня услышала, как трепещет её голос, и покраснела ещё больше.

Аня ненавидела эту свою особенность — краснеть по всякому поводу. Она краснела, когда ей делали замечания и когда её хвалили, когда волновалась и когда злилась. «Хорошо, — решила Аня, — пусть думает, что я покраснела от злости».

— Ты слушаешь, меня? — сказала она более уверенно и добавила более жёстко и громко, — Слушай меня внимательно, не отвлекайся, иначе ничего не поймёшь.

Ахмед по-прежнему не сводил с неё глаз, нельзя было сказать, что он отвлекается от этого процесса.

Аня вздохнула:

— Всегда нужно проверять ответ, запомни, всегда нужно проверять ответ.  В нашем случае… в нашем случае, — голос снова стал вести себя предательски, — прибавляем к двадцати семи семь, и получается тридцать четыре. Ты понимаешь?

Она снова подняла на него глаза от учебника. Ничего не изменилось.

Аня опустила голову и посмотрела на свои сцепленные ладони.

— Если ты не понимаешь меня, то так и скажи. Я принесу учебник третьего класса, и мы начнём с начала всё изучать. А это уравнение в любом случае перепиши в тетрадь, пусть хоть что-то будет видно, что ты занимался. У тебя тетрадь вообще есть?

Он ничего не ответил, а она, говорила, не глядя в его сторону:

— Ты должен слушаться меня, иначе останешься двоечником навсегда.  Если ты не будешь слушаться меня, я не смогу тебе помочь.

Он резко встал из-за парты:

— Я не хочу, чтобы кто-то помогал мне в учёбе, а уже тем более ты.

— Ай дарди! (с груз. «Тоже мне печаль!») — сказала Аня, спокойно собрала свои вещи и вышла из класса, даже не хлопнув дверью, хотя очень хотелось.

Через день Мария Георгиевна спросила у Ани:

— Ну как успехи Ахмеда?

— Он  не хочет, чтобы ему помогали, — объяснила Аня.

— Не может быть! — ахнула Мария Георгиевна. — Он хотел. Я спросила его, хочет ли он, чтобы ты помогала ему в учёбе, и он ответил «да».

Мария Георгиевна помолчала, а потом осторожно спросила:

— Анечка, тебе родители запретили с ним заниматься?

И Аня оболгала родителей.

—  Да, запретили, — резко ответила она и поспешила прочь от Марии Георгиевны.

Ну не признаваться же, что эта она, Аня, провалила поручение.

После этой истории Аня хотела делать при встрече с Ахмедом «не вижу», но он как-то при встрече на верхней дороге сказал ей: «Гамарджоба, чемо маставлебело!» (с груз. «Здравствуй, моя учительница!») и Аня не выдержала и улыбнулась в ответ.

Недалеко от Ахмеда жил дедушка Малхаз. Звали его дедушкой только по возрасту, потому что никаких внуков у него не было. Да и вообще было похоже, что у него совсем не было родственников, так как его никто никогда не навещал кроме соседей. Тбилисцев без родственников не бывает, и одиночество дедушки Малхаза является предметов всяких домыслов. Все приходят к выводу, что наверно за этим стоит какая-то очень печальная история. Ахмед жалел его с времён своих первых прогулок по соседним дворам, и мама Ахмеда тоже жалела дедушку, но объясняла маленькому Ахмеду, что еду Малхазу носить не будет, так как тот не возьмёт, потому что он грузин, а они езиды. А если и возьмёт, то есть не будет.

Однажды, вроде бы это было, когда Ахмед был в первом классе, мама Ахмеда сварила пеламуши (грузинский десерт из винограда и кукурузной муки) и разлила по тарелкам, чтобы остыло. Ахмед незаметно выскользнул с тарелкой пеламуши из дома и побежал в сторону жилища дедушки Малхаза. Нужно было ещё подняться по скрипучей витой шатающейся лестнице и не уронить тарелку. Деревянная дверь, выходившая на ветхий балкончик из комнаты дедушки Малхаза была приоткрыта. Ахмед появился на пороге с тарелкой и выпалил :

— Мама сказала, что вы не будете есть наше пеламуши, потому что мы езиды. Но я принёс.

Дедушка Малхаз встал:

— Бичо! Эс ра митхари? Эс ратом ар минда шени пеламуши? Дзалиан минда! Аба, моди ак! ( с груз. «Парень! Что это ты говоришь? Почему я не хочу пеламуши от тебя? Очень хочу! Ну-ка, иди сюда!»)

Дедушка Малхаз взял тарелку из рук мальчика, и удивляясь тому, как ребёнок донёс такое горячее блюдо, поставил остывать. А чтобы Ахмед не подумал, что он сейчас возьмёт, а потом есть не будет, рассказывал ему всякие  смешные истории. Правда Ахмед половину не понял, потому что тогда ещё не знал грузинского в достаточной для этих историй степени. Остывший десерт они съели вдвоём. По неписанному тбилисскому обычаю возвращать пустую тарелку было нельзя. Малхаз попросил мальчика прийти за ней завтра. На следующий день Ахмеда ждала у дедушки Малхаза тарелка, полная конфет, и ещё куча разных историй.

В дальшейшем Ахмед часто захаживал к дедушке Малхазу и младшего братика приводил. Потом дедушка задумал научить их читать по-грузински. Чтобы дети не слишком ленились, за каждую маленькую прочитанную сказку, он рассказывал им две большие. Рассказы про героических юношей, расправляющихся с коварными дэвами (сверхъестественные сущности, злые духи, великаны, бесы), и спасающими волшебных красавиц, очень нравились братьям. Но младшенький, прежде чем начать читать, всегда интересовался, точно ли все злые дэвы будет побеждены в конце. А то выйдет, что читал-читал, а всё зря, раз сказка без счастливого окончания. Дедушка Малхаз горячо заверял его, что точно, все дэвы будут побеждены, и отправлены «джандабаши да джоджохетши» (с груз. «в тартарары и в ад»).

В результате встреч с дедушкой Малхазом да и вообще бурного дворового и уличного общения, курд Ахмед знал грузинский лучше Ани, которая была наполовину грузинкой и носила грузинскую фамилию.

Перед смертью дедушка Малхаз ничем вроде не болел, но был очен слаб  и всё больше говорил с Ахмедом о смерти и Боге, о том что нужно быть чистым душой, просить у Бога добра и всё будет хорошо.

После смерти дедушки Малхаза городские власти провели преобразования в  доме. Соседям, с которыми дедушка Малхаз делил балкончик и кухню, дали новую квартиру в Глдани (спальный район Тбилиси), балкончик и лестницу снесли и сделали новую пристройку. В эту обновлённую часть дома заселилась очень крикливая и скандальная семья, которая каждый день проклинала с нового балкона Горисполком за то, что так долго держал их в очереди на квартиру, а потом поселил рядом с курдами. Потом проклинали самих курдов, потом остальных соседей и так целыми днями.

Но однажды к этим крикливым зашёл, приехавший в гости к семье Ахмеда, дядя Агазар. О чём он там со скандалистами говорил целых полчаса неизвестно, но после этого они стали тише воды, ниже травы.

— Вот видишь, Ахмед, — говорил дядя Агазар, — нужно стремиться занять в  жизни такое положение, чтобы всякие гнилые людишки не смели тебе мешать жить. А всякие гнилые людишки разводятся когда? Когда слабеет в мире воровской закон! Вот, например, среди Воров люди не делятся на нации и религии. Настоящий Вор чтит понятия, его невозможно ни подчинить, ни подкупить, ни запугать. Если ты стал Вором в законе, то считай стал настоящим человеком. Сколько эта власть с Ворами боролась, и ничего не добилась. А почему? А потому, что понятия воровские Богу близки. Вор всего одну заповедь нарушает, но крадёт не последнее и не у самых бедных. А эта власть все заповеди нарушает, да ещё и с самим Богом борется.

Аня любила свой класс и считала его дружным. Гулять с классом и без учителей весело, жаль, что почему-то редко это получается. Во-первых, при таких прогулках Аня занимает наконец-то более выгодное положение, чем Ахмед. Он идёт впереди с группой мальчишек, а Аня идёт сзади с девочками и может наблюдать за ним. Во-вторых, гулять ходят, как правило, на гору Мтацминда, а это близко к Аниному дому и много времени она не потеряет, уроки выучить успеет.

В тот день по какой-то причине были отменны последние уроки (что к большой радости школьников случалось не так уж и редко), погода была прекрасная, и неважно, кто предложил первым пойти гулять всем классом. Аня действительно не помнила, кто именно предложил. Несколько человек, и, увы, среди них была Инна, тут же отказались, сославшись на разные дела. Но остальные весёлой гурьбой двинулись той самой дорогой, по которой Аня всегда возвращалась из школы. На перекрёстке, там где поворот вниз к домам Ани и Ахмеда, все свернули наверх на дорогу к Храму Святого Давида. Возле Храма был расположен Пантеон грузинских писателей и общественных деятелей. Аня была здесь много раз, и с родителями, и с подругами, и одна. Несколько раз Аня даже провела экскурсию для русскоязычных туристов, которые пришли туда без экскурсовода и потерянно бродили среди надгробий с надписями на грузинском языке. Слово «волонтёр» тогда не использовалось. Аня бы удивилась, если бы узнала, что то, что она делает, когда-то будет называться волонтёрской деятельностью. Аня была сама по себе, увидела, что люди, пришедшие туда, хотели бы узнать чуть побольше чем ничего, и рассказала им кое-что из того, что сама знала. Туристам без экскурсовода там трудно, даже могилу Грибоедова и то могут сами не найти. Аня запомнила, что говорят возле этой могилы профессиональные экскурсоводы, и точно могла повторить их слова: «В каменном гроте над могильной плитой вы видите бронзовую фигуру женщины, в безутешном горе обхватившей руками крест надгробия. Это вдова Александра Грибоедова, грузинская княжна Нино, дочь поэта и просветителя Александра Чавчавадзе. Когда она вышла замуж ей было пятнадцать лет, а когда овдовела шестнадцать. В повторный брак после смерти мужа она уже не вступала. Поэт Яков Полонский написал об этом стихотворение:

«…Там, в тёмном гроте — мавзолей.

И — скромный дар вдовы —

Лампадка светит в полутьме.

Чтоб прочитали вы

Ту надпись, и чтоб вам она

Напомнила сама —

Два горя: горе от любви

И горе от ума»

Аня  рассказывала туристам и про многих других, кто там похоронен, и    про Бараташвили, и про Церетели, про Табидзе и стихи этих поэтов читала. Туристы потом так горячо благодарили Аню, а некоторые чуть ли не со слезами на глазах. Ане это было приятно, она любит, когда её хвалят. И вообще она любит декламировать стихи, а туристы такие благодарные слушатели.

Тем временем одноклассники Ани остановились у Храма. И тут произошло то, чего Аня никак не ожидала. Ахмед вдруг предложил зайти в Храм. От такого предложения, Аня, воспитанная в атеистической семье, отнюдь   не пришла в восторг,  а даже совсем наоборот. К тому же Аня была председателем Совета Дружины пионерской организации всей школы, несмотря на то, что была всего-навсего пятиклассницей. Но на Совете Дружины её кандидатуру выдвинули пионеры из старших классов, да и пионервожатая сказала, что Аня справится. И тут на глазах председателя Дружины школы такая идеологическая диверсия. Аня выступила вперёд и в самых идейно правильных формулировках выразила своё сомнение в уместности  такого действия как вход пионеров в действующий Храм.

Слова её были восприняты со всей серьёзностью, но не в том направлении, в каком она ожидала. «Верно! Пионеры ведь — враги церкви. Надо сначала пионерские галстуки снять, а потом заходить». Кто это сказал, Аня не помнила, но Назико уверяла её потом, что так сказал именно Ахмед.  Может он и не первый это сказал, но что убеждал потом всех снять и спрятать галстуки — это точно. И сам сделал это первый. А остальные последовали его примеру.

Аня не раз, в том числе и с самых высоких трибун, читала стихотворение «Как повяжешь галстук, береги его, он ведь с красным знаменем цвета одного», и читала это стихотворение совершенно искренне. Поэтому гордо и непримиримо выразив всем своё осуждение и порицание, Аня развернулась и пошла домой.  С Аней вместе ушла Диана, и не только потому что была председателем совета отряда их класса, но и просто доброй девочкой, решившей поддержать Аню в таких обстоятельствах.

Дома Аня сначала поплакала, а потом стала читать мамин учебник по атеизму и религиоведению. Там было написано, что тяга людей к религии и церкви обусловлена тяжёлыми условиями жизни, что «религия — это вздох угнетённой твари», и отсталость людей, выражающаяся в тяге к религии, носит конкретно-исторический характер. Более того, в некоторых конкретно-исторических условиях даже допускается приём в партию верующих. В пионеры же во времена Ани принимали уже всех.

Все конкретно-исторически отсталые одноклассники сразу же были ею прощены, кроме Ахмеда. После этой истории Аня больше не отвечала на его приветствия. Напрасно он улыбался при встрече и говорил: «Здравствуй, моя учительница!», Аня не удостаивала Ахмеда даже движением ресниц в его сторону.

Безрадостно прошла весна. И даже цветение любимого миндального дерева, что росло возле лестницы по верхней школьной дороге, не вызывало у Ани ничего, кроме щемящей печали. Белые лепестки опали, дерево покрылось молоденькими листьями, а потом на месте цветков появились маленькие зелёные плоды — будущие орехи.

Как-то возвращаясь из школы, Аня увидела миндальное дерево оккупированным. Одним из оккупантов, оказался ни кто иной как Ахмед, вторым совсем незнакомый парень, а третий, подобно обезьяне оседлавший ветку, был ученик из другого класса Толик, которого Аня сильно недолюбливала за кривляние и глупые шутки. И сейчас он опять взялся за своё:

— Уважаемая учительница! — заорал Толик противным голосом, потом  спрыгнул с дерева и склонился перед ней в шутовским поклоне: — О, возьми, пожалуйста от нас взятку и будь добра к своему ученику Ахмеду.

— Пионеры взяток не берут, — хмуро буркнула Аня и брезгливо обошла Толика. Хотела ещё добавить, что «тамбовские волки — учителя Ахмеда», но в последний момент воздержалась.

— Ахмед! По-моему, она нас не уважает! — ещё более противным голосом заорал Толик.

Ахмед тоже спрыгнул с дерева, обогнал Аню и перегородил ей дорогу.

Аня уже хотела крикнуть «Прочь с дороги!», как он совершенно обескуражил её вопросом:

—  Ты любишь нуши?

«Кто такой этот Нуши?» — стала теряться в догадках Аня, и пролепетала:

— Не знаю. Нет. Не люблю.

— Так не знаешь или не любишь нуши (с груз. «миндаль») ? — Ахмед полез в карман и вытащил пригоршню зелёных плодов миндаля: — Вот, попробуй.

— Он зелёный, не спелый ещё, — окончательно растерялась Аня. Она когда-то вроде слышала, что немало людей ест миндаль зелёным, но сама никогда не пробовала.

— Сейчас надо его есть, — уверенно сказал Ахмед. — Потом не будет ничего. Вообще ничего. Всё обдерут.

Аня осторожно взяла зелёную миндалину и стала жевать:

— Да, вкусно.

— Вот видишь, дарю тебе всю добычу.

Ахмед полез во второй карман и вытащил ещё пригоршню.

Аня открыла портфель и Ахмед высыпал туда весь миндаль, который был у него в ладонях.

— Спасибо! — тихо сказала Аня и двинулась в сторону дома.

— А говорила, что пионерки не берут взяток, — раздался из-за спины голос противного Толика. Аня хотела обернуться и сказать ему что-то грубое,  но услышала звук то ли удара, то ли упавшего тела, и вскрик Толика:

—  Ну за что, Ахмед? Что я такого сказал?

«Бархат зелёной кожицы этих плодов помнит его руки. Нужно отнести сокровище домой и погладить каждый плод», — думала Аня. Дома она положила миндаль в вазочку, но пока Аня разговаривала с папой об сегодняшних успехах и оценках, мама выбросила незрелые орехи, сказав, что это «чёрт знает что», и есть это опасно для жизни.

От любовных страданий Аню сильно отвлекает общественная работа. Общественная работа делится на ту, что Аня любит, например участвовать в школьном вечере поэзии или организовывать его, делать с друзьями стенгазету (это вообще легко, так как талантливая Инна нарисует в ней всё, что угодно),  петь в хоре, выступать в школьных вечерах самодеятельности, особенно в юмористических инсценировках. Вторая часть заключается в том, что нужно вручать цветы, читать стихи и танцевать на разных городских мероприятиях. Единственный плюс в том, что ради этой работы могут снять с уроков. Хотя, если это урок Киры Григоловны, да ещё с контрольной, то это хорошо, а если какой-то нормальный урок, то плохо. С уроков она давно вернулась бы домой, а там перед выступлением или вручением цветов приходиться часами ждать за кулисами или в коридоре, ничего не просить, ни на что не жаловаться и  понимать, какая тебе была оказана честь. Самое неприятное, если мероприятие на воздухе, а погода холодная. В любую погоду нужно быть одетой по форме. Белый фартук или белая блуза, белые гольфы или колготки, чёрные туфли, юбка принятой по форме длины, то есть короткая. Верхняя одежда или утеплённый вариант формы не предусмотрен. Детей забирают на мероприятия не только из школы, но и из танцевального кружка и секции художественной гимнастики. Очевидно, кто-то наверху полагал, что стройные ряды девочек, в любую погоду марширующих и кувыркающихся в спортивных купальниках, нанесут сокрушительный удар по пережиткам феодализма, капитализма и отсталости. Как-то девочки из спортивной группы, в которую входила Аня, выступали совсем без разминки на сильном холоде, из-за чего у Ани было растяжение мышцы, и она неделю еле ходила. После этого Аня бросила гимнастику.

Почему эти мероприятия, все эти постоянные вручения цветов школьниками, так важны, Ане не очень понятно. Всюду висят плакаты: «Дети — наше будущее», «Всё лучшее детям», и наверно эти лозунги нужно подтверждать  постоянным присутствием детей на партийных, профсоюзных и всяких других съездах и собраниях. «Бзик» властей на почве красивых детей был очевиден и нередко приобретал чудовищные размеры. В школу постоянно приходили требования сверху: «Нужны красивые дети для фотографий в районной газете», «Нужны красивые дети для вручения цветов в Доме офицеров», «Красивые дети на открытие Съезда Советов». Аня пытается разгадать,  зачем это всё  нужно. Сидят, наверно, депутаты на съезде, все такие суровые от «планов громадья», думают думу о проделанной работе и о том, сколько нужно ещё проделать, а тут вбегают в зал красивые дети с цветами и светлеют лица депутатов, и понимают они, что всё было и будет не зря, раз вот такое у нас красивое будущее, а одето на этом будущем всё самое лучшее.

Берут на мероприятия и девочек и мальчиков, но чаще девочек. Наверно на девочках легче показать триумф советской власти по количеству кружев и бантиков на квадратный сантиметр тела. Поэтому, если дверь в класс распахнётся, звучит требование «нужны красивые девочки», неприветливый дядька из районной газеты начнёт обходить ряды парт внимательно разглядывая каждую девочку, и замрут девичьи сердца,  то есть шанс компенсировать отсутствие достаточно умилительной мордашки  стараниями мамы, сшившей красивый воротничок и фартук.

Аню часто выбирают на мероприятия не потому, что она самая красивая девочка, это вовсе не так, а потому что её мама умеет хорошо шить, а сама Аня не подведёт, не растеряется при виде зала на тысячу человек, не забудет слова приветствия и, в случае необходимости, ответит политически правильно на все заданные вопросы. «А что бы было, если бы пришли вручать цветы Съезду некрасивые дети? — размышляет Аня. — Ну, там какие-нибудь кривоногие или с носом картошкой? Да ещё не в белых кружевах и белых гольфах? Что бы случилось? Увидели бы депутаты от рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции такое некрасивое будущее, затопали бы наверно ногами и восстали бы на Советскую власть». Представив сатирическую картинку, Аня улыбается.

— Аня Ломсадзе! Почему ты улыбаешься? О ком это ты там думаешь?  — раздался голос Киры Григоловны.

Аня встаёт из-за парты и по-военному чётко отвечает:

— Я улыбаюсь потому, что думаю о светлом будущем человечества.

«Будет знать, как в следующий раз задавать такие вопросы!» —  торжествует Аня. Задачу, которую делали в классе, Аня давно решила и придраться Кире Григоловне решительно не к чему.

Дверь в восьмой класс, в котором теперь учится Аня, распахивается:

— Нужны красивые школьники для старшей группы танцевальной студии!

Вот так неожиданность! В класс вошла Елена Константиновна — руководительница танцевальной студии, в которую ходит Аня.

Она тоже узнала Аню, подходит к ней, обнимает её и целует:

— Вот ребята! Здесь есть Аня, которая ходит в нашу студию и не даст мне соврать. В нашей студии замечательно интересно! Мы разучиваем грузинские танцы и танцы народов СССР, мы выступаем в самых престижных местах. Ребята, конечно лучше заниматься танцами с первого класса, как Аня, но и в восьмом, и девятом классе не поздно начать. Приходите!

После этого обращения, вроде бы ко всем, Елена Константинова делает весьма существенное замечание:

— Ну, конечно же, нужны данные.

И начинает обходить стоящих за партами школьников в поисках данных. Подойдя к задним рядам, замечает Ахмеда. Оценив профессиональным взглядом посадку головы, осанку и линию от широких плеч к узкой талии, восклицает:

—  Вот это данные! Приходи к нам, танцевать научим.

Ахмед вежливо улыбается и даже кивает.

Потом в коридоре, обнимая Аню на прощание, Елена Константиновна  шепчет Ане на ухо:

— Ну надо же, какой красивый парень! Уговори его ходить к нам в студию!

Аня тоже вежливо улыбается и кивает. Но знает, что уговаривать бессмысленно, он в восьмом классе и в школу-то почти перестал ходить.

То, что Ахмед нечасто появляется в школе, не останавливает школьных остряков,  они по-прежнему продолжают шутить на тему «Аня и Ахмед». Перед первым уроком Котик, глядя через окно в сторону осенней Мтацминды красно-жёлтого цвета, бодро спрашивает:

— Ну, что все написали сочинение про осень? Я вот, знаете, как красиво написал: «Осенние листья безнадёжно сохнут как сердце Ахмеда, влюблённого в Аню. Или как сердце Ани, влюблённой в Ахмеда».

— Ну ты и дурак! — кричит ему Аня.

— Почему это я дурак? — спокойно отвечает Котик. — Разве это я потерял голову?

Лика громко хихикает.

Аня думает: «Котик конечно ничего такого не написал, но  как он мог так сказать при всех! А я то считала его хорошим парнем и своим другом».

А с головой у Ани, похоже, последнее время действительно что-то не очень. Она ходит в школу ну совсем неохотно. Учится она гораздо лучше самостоятельно. Например, во время не очень сильной болезни, она не только не отстаёт, но и обгоняет школьную программу. Поэтому, если в школе нет Ахмеда, а заодно Инны и Назико (которые как назло последнее время вздумали часто болеть), то Аня вообще не понимает, что она здесь делает и зачем она здесь.

Аня погружена в свои невесёлые мысли, и голос учительницы, читающей вслух какие-то литературные материалы, доходит до неё будто издалека:

— Как нам показывает автор, героев произведения разделяет социальная пропасть. Эта пропасть порождена антагонистическими классовыми отношениями, характерными для феодальных и буржуазных обществ. Однако при этом автор не смог подняться до правильных обобщений, он считает, что герои имели возможность преодолеть эту пропасть, но не сделали этого. Мы же с вами с правильных классовых позиций видим, что только преобразование общественных отношений с помощью социалистической революции и строительство социализма могут преодолеть отчуждение между людьми.

Аня смотрит в окно в сторону Мтацминды и мысли её становятся всё более собранными: «Конечно, я сама виновата. Я не использовала всех возможностей преодолеть пропасть между мной и Ахмедом. Нужно перекинуть мост через эту пропасть, пока она не стала величиной в жизнь. При первой же возможности я с ним поговорю».

Возможность предоставилась довольно быстро. Ахмед появился в школе и даже возвращался домой по верхней дороге. Аня шла за ним, возле миндального дерева она ускорила шаг и догнала его наверху лестницы:

— Ахмед, мне надо с тобой поговорить!

Он напрягся:

—  Люди смотрят, — и показал ей глазами на двух тёток, которые как раз  с недовольными лицами повернулись в сторону Ани и Ахмеда. Одну из них Аня знала, это была вечно сердитая, очень пожилая соседка из другого двора, а вторая была Ане незнакома.

— Пусть смотрят, — Аня говорила решительно. — Я хочу сказать от имени комитета комсомола, что твоя успеваемость в последнее время ухудшилась и дисциплина тоже. Ты очень часто пропускаешь школу.

Он невозмутимо выслушал про озабоченность комитета комсомола и ничего не сказал.

— А ещё, — добавила Аня упавшим голосом, —  ты же уйдёшь из школы, и мы больше не будем видеться. И я не смогу положительно на тебя влиять. Я даже не знаю точно, где ты живёшь.

— Я знаю, где ты живёшь, —  спокойно ответил Ахмед, продолжая смотреть в  сторону, откуда Анина соседка бросала на них неприязненные взгляды.

Его невозмутимость и спокойствие бесили Аню, и она решила вытащить из рукава последний козырь:

— И вообще! Почему я должна узнавать о том, что ты меня любишь от Лики и Котика! А ещё говорят, что ты смелый!

— Вах! Лика и Котик! Что бы я без них делал? — и это тоже он сказал с таким непроницаемым выражением лица, что Аня не понимала, шутка ли это, и  есть ли в этой шутке что-то от правды.

Вдруг он почти шёпотом проговорил:

— Спускайся вниз по лестнице и жди меня там.

Аня, сама не зная почему, подчинилась и поплелась вниз по лестнице. Там она стала тут же проклинать себя за глупость (ведь понятно же, что он не придёт), но всё же ждала. Вскоре он появился из переулка, ведущего к основанию лестницы. Как он там оказался, уму непостижимо, наверно очень хорошо знал все окольные дороги по дворам и переулкам.

Он поманил её за собой жестом. Аня пошла и вскоре они оказались в безлюдном закоулке старинной улицы. Как только Аня подошла к нему, он сразу спросил её:

—  Кем ты хочешь стать?

Аня внимательно посмотрела на него, чтобы понять, является ли вопрос продолжением или началом шуток, но заметила, что выражение лица у Ахмеда гораздо мягче, чем было, когда они стояли наверху, и честно ответила:

— Я хочу стать Генеральным Секретарём Центрального Комитета  Коммунистической Партии Советского Союза.

Он, нисколько не улыбаясь, задал следующий вопрос:

—  Почему?

Аня хотела сказать, что в советском обществе назрела необходимость структурных реформ и что только честные и профессиональные руководители смогут осуществить их в нужном направлении, но верно решив, что он не поймёт таких сложных слов, просто сказала:

— Я сделаю так, что национальность не будет иметь значения в отношениях между людьми, и не будет бедных.

Тогда он  задал третий вопрос:

— Что нужно тебе делать, чтобы стать кем хочешь?

— Ну, — засомневалась Аня, — наверно для начала нужно поступить в хороший университет на идеологический факультет и делать карьеру по партийной линии.

— Вот и поступай! — Ахмед помолчал, а потом добавил, —  А я хочу быть Вором в законе и у меня свой путь.

— Нет! — в отчаянии воскликнула Аня. — Ты не должен! У тебя есть выбор. Ты можешь по-другому добиться для себя лучшей жизни. Танцором можешь стать, Елена Константиновна сказала, что у тебя есть данные. Вот можешь начать танцевать во Дворце пионеров.

Услышав «танцевать во Дворце пионеров», Ахмед не удержался от   усмешки.

—   Есть другие пути, — не унималась Аня. — Можно поехать на БАМ. Это великая стройка, там нужна молодёжь.

Ахмед продолжал улыбаться, хотя как-то невесело:

— А ты бы поехала на эту стройку?

— Я? —  Аня хотела сказать, что если с ним, то поехала бы, а так нет, но ответила, — Да, поехала бы.

Ахмед перестал улыбаться. Взял Анину руку и предъявил ей как улику. Эта рука в жизни не держала ничего тяжелее крышки от рояля и выглядела соответственно.

— Ты не сможешь работать на стройке, — сказал он очень серьёзно. Поступай в свой институт. А про меня забудь, я тебе не пара.

Он отпустил Анину руку,  повернулся, вышел из закоулка в котором они стояли, и нырнул в ближайшую подворотню.

В состоянии близком к нервному срыву Аня пошла домой, но там её ждала следующая неприятность.

При появлении Ани папа тут же огорошил её и своим тоном, и словами:

— Мне тут соседка Чочава доложила, что ты разговаривала на улице с каким-то курдским хулиганом.

— Это мой одноклассник Ахмед Авларов. Спрашивал, что задано.

— Но она говорит, что ты долго с ним разговаривала!

— Он болел, много пропустил, нужно было долго пояснять задание.

— Вот, Марина, — папа поднял палец, — если бы мы отдали дочь в грузинскую школу, то сейчас нам бы не пришлось объясняться с соседями.

— Да, ладно Амиран, не обращай внимание. Эту Чочаву вся улица зовёт николаевской проституткой ( с тбилисского сленга «проститутка времён Николая Второго»), а ты ещё расстраиваешься из-за её сплетен.

Но папа не успокаивался:

— Зачем ему вообще эти задания? Можно подумать, он будет их готовить! Они все становится бандитами.

— Ну, Амиран, зачем ты так! Я видела отца Авларова пару лет назад на родительском собрании. Такой прилично одетый, вежливый пожилой мужчина. Рассказывал, какой Ахмед добрый мальчик, помогает дома, присматривает во дворе за младшими детьми, играет с ними.

Аня и не думала забывать Ахмеда. Вместо этого она стала строить весьма коварные планы, и ради их осуществления остановила свой взор на Боре. Этот бойкий юноша недавно приехал в Тбилиси из крупного российского города и стал учиться в Анином классе. Его отца сюда перевели как военного. Как сын военного Боря не изучал грузинского, и поражал многих местных немыслимыми рассказами о том, как в России в магазинах дают сдачу, даже если сдача всего одна копейка, как девушки гуляют с юношами, где хотят и целуются, и на улице тоже, и даже в подъезде. При этом Боря рассказывал анекдоты и позволял себе шутки такого рода, которые в Грузии не допускались в разнополых компаниях. Боря был избран как идеальный объект для Аниных упражнений в остроумии. Инна помогала ей. «Мне  нужно закрутить с Борей, очень нужно, и не спрашивай зачем!» — попросила  её Аня. И Инна согласилась, хотя и не сразу.  На каждой перемене Аня и Инна обступали Борю и кокетничали с ним под осуждающими или смеющимися взглядами одноклассников. Аня наступала на Борю, а Инна как хорошая подруга честно подыгрывала.

Боря был твёрдо уверен в собственной неотразимости (и да, у него для этого были основания, это был вполне симпатичный юноша). Поэтому он сразу принял такое особое к себе внимание Ани как проявление нежных чувств. Аня  стала появляться с Борей всюду, в том числе и на улицах, усиленно делая вид, что она не прочь целоваться с ним в подъезде.

Вскоре Аня могла торжествовать из-за удачного финала «операции Боря». Всё же  у Ахмеда сдали нервы. Он с двумя дружками подкараулил Борю по дороге из школы  и  не слишком вежливо попросил его не приближаться впредь к Ане. Боря оказался не из трусливого десятка. И несмотря на то, что его, прижимая к стене, крепко держали дружки Ахмеда, два весьма здоровых лба, пробурчал что-то вроде «не дождётесь».

— Ну что, Ахмед, будем бить? — спросили лбы.

Ахмед глянул на Борю, отвернулся и махнул рукой: «Пусть валит прочь!».

Как донесло Ане «радио для  сплетников» в лице Лики, общественное мнение  разделилось. Половина общественности  считала, что во всём виновата Аня. Другая половина, что во всём виноват Боря. Ахмед, конечно же, ни в чём не виноват. Хотя, зря он пару раз не врезал по морде этому чужаку, который не уважает наших традиций и ведёт себя вызывающе.

Но и такого триумфа Ане показалось мало. Она решила лично получить удовольствие от созерцания ревности Ахмеда. Ради этого она даже пошла  по нижней дороге из школы, где часто ошивался Ахмед и всякая шпана. И действительно, и те самые лбы, и Ахмед были на месте. Он сидел на большом камне,  опираясь спиной на забор.

—  Отойдём, Ахмед, поговорить надо! — дерзко и громко сказала Аня. Он даже не пошевелился, но показал глазами дружкам, чтобы те отошли.

Аня подошла к нему и посмотрела на него сверху вниз:

—  И не стыдно вам целой стаей нападать на одного Борю?

— Никто не нападал на него. Предупредили при свидетелях. Надо  будет, один с ним разберусь, —  процедил сквозь зубы Ахмед, не глядя на Аню.

— Чего ты  вообще хочешь от Бори? Ты же сам сказал, что ты мне не пара?

— Но он тебе тоже не пара, —  Ахмед  не мог скрыть, что  расстроен.

— И что? Ты теперь будешь решать, кто мне пара?

Ахмед ничего не ответил и помрачнел ещё больше.

Аня внимательно посмотрела на него и  вдруг сжалилась:

— Слушай! Он просто друг, весёлый парень! И больше ничего!

Ахмед молчал, отвернувшись.

—  Клянусь! — тихо сказала Аня. — Просто друг. Ис Азрзе ар арис. ( с груз. «Он не в теме, он ничего не понимает»).

Лицо Ахмеда немного просветлело. И хотя он ничего не ответил ей, Аня ушла очень довольная собой.

После восьмого класса Бориного папу опять куда-то отправили по военной линии и он уехал. Ахмед пошёл в какое-то ПТУ, где по слухах вообще ни разу не появлялся на занятиях. То, что Аня приняла за триумф, было лишь  маленьким тактическим успехом, но ничего не изменило в стратегическом раскладе сил.

Как-то после этого на проспекте Руставели (центральный проспект Тбилиси, место прогулок, кафе, магазинов) Аня увидела Ахмеда с какой-то блондинкой. «Блондинка» в Грузии это негласный синоним понятия «сногшибательная красавица», причём остальные внешние данные светловолосой особы женского пола никакой роли не играют. А тут ещё у этой блондинки, о проклятье, были ямочки на щёчках. И почему у Ани волосы не светлые как у мамы? Оценив свои шансы в такой ситуации, как стремящиеся к нулю, Аня тем не менее нашла в себе силы развернуться и окатить Ахмеда волной презрения во взгляде. Хорошо, что она была с Жоржиком. А то, если бы такая встреча состоялась, а Аня при этом шла бы с Борей, то никого эффекта не было бы. Ой, напрасно она сказала тогда, что Боря просто друг. Потом Аня пыталась вспомнить: «Как Ахмед посмотрел на меня при встрече на Руставели? С нежностью? Нет, показалось. С насмешкой? Может быть. Нагло, очень нагло  он посмотрел. Ненавижу».

Инны не было в школе, и претензии Ани к поведению Ахмеда выслушивала только Нази.

— Представляешь, каков фрукт, не давал мне ходить с Борей, а сам гуляет по Руставели с какой-то блондинкой!

Назико опустила свои длинные ресницы:

— Она приезжая, наверно. Но, впрочем, могу тебя утешить. Он на ней не женится, как и на тебе. Твоя ошибка в том, что ты думаешь, что всё дело в твоём окружении, что твои родители будут против него. Но главное в том, что езидизм запрещает вступать в браки с представителями других национальностей.

— Ты думаешь, он фанатик езидизма? Зачем он тогда рвался в христианский Храм?

— Не знаю, зачем рвался. Более того, там в Храме он вёл себя так, как будто был там уже не раз и всё ему знакомо. Но скажу тебе вот что. Да, грузины, армяне, русские, азербайджанцы — все они националисты в какой-то степени. Но всё-таки они вступают в браки с людьми других национальностей. Через скандалы, через козни родных, но всё-таки женятся и выходят замуж за не своих. А езиды никогда. Они очень большие националисты. Если он свяжется с тобой, то потеряет свой клан. А свой клан для них — это всё.

«Нази очень умная и начитанная, просто так говорить не будет. Но может всё-же она ошибается? Даже умные ведь ошибаются», — в смятении думает Аня. Но не находит, что сказать. Назико, посмотрев на убитый вид Ани, решает хоть чем-то улучшить ей настроение:

— Кира Григоловна заболела, и во вторник контрольной не будет.

И вот наступил момент, когда Аня была уверена, что совсем забыла Ахмеда. Тем более, оказалось, что с Жоржиком тоже не соскучишься, тот ещё интриган. Настроение у Ани было превосходное, на улице весна, скоро она будет поступать в университет и уедет к новой, другой, прекрасной жизни. В один из выходных, а даже может быть праздничных дней Аня возвращалась с какого-то выступления или заседания в литературном кружке. И на одной из центральных улиц встретила девушку по имени Мака. С Макой они когда-то ходили в один детский сад и жили на соседних улицах. Мака росла без матери, то ли мать  бросила её и Макиного отца, то ли умерла, все соседи говорили по-разному. Анина мама жалела полусироту, часто приглашала Маку к Ане домой и подкармливала всякими вкусностями. Особенно Мака любила рисовую запеканку с вишнёвой подливкой. Если Анина мама её готовила, то всегда говорила Ане: «Беги, зови Маку!». Лет семь назад Мака с отцом переехали в другой район.

Хотя прошло столько лет, Мака узнала Аню и с криком кинулась ей на шею. Аня несколько секунд не могла понять, кто это, что-то в облике Маки появилось неузнаваемое, кекелистое. (с тбилисского сленга «Кекелка —  кривляка,  жеманная воображала, бездумная последовательница моды»). Но потом заглянула в её распахнутые глаза и подумала: «Да, конечно же это Мака, как я могла не узнать!». Мака представила её своим друзьям, красивой большеглазой Лиане и трём юношам-весельчакам. Аня потом никак не могла вспомнить то ли их звали Гога, Гия и Гиви, то ли Гага, Гогита и Гурген. Вся компания друзей стала приглашать Аню с собой в какое-то кафе, где работает их знакомый и всё организует по высшему разряду.  Аня стала отказываться, но Мака применила приём «гемудареби». ( с груз. «Умолять», высшая степень просьбы, сопровождающаяся жестом оттягивания двумя пальцами кожи на шее под подбородком). Аня согласилась, неудобно ведь отказываться  посидеть с подругой времён детского сада в кафе её знакомого.

Они шли довольно долго и всё дорогу веселились, и Аня тоже смеялась над шутками то ли Гоги, то ли Гаги. Когда они подошли к какому-то дому и кто-то, вроде бы Гурген, а может и Гиви сказал, что они на месте, Аня очень удивилась, ведь никакой вывески про кафе не было. Но внутри было похоже на кафе, стояли столики и стулья. Только совсем не было людей. К ним вышел человек, непохожий на официанта, и глянул на них с лёгким недоумением. Того знакомого не оказалось на месте,  у него был выходной, но  всё равно был сделан  заказ.

— Как здесь хорошо! — повторяла Мака. — Мало народу. А то сейчас в других местах в кафе толпа как на базаре.

Вскоре через террасную дверь вошли какие-то люди, человек шесть, странно посмотрели на весёлую компанию и сели за дальний столик.

Что-то принесли, точно там было хачапури и вино, вроде ещё сациви и мчади и сулгуни, и может ещё чанахи, но Аня ничего не ела и не пила,  вообще стала чувствовать себя как-то неуютно. Остальные же веселились, как ни в чём не бывало.

В  помещении основного зала было пять дверей. Две двери вели на террасу, через которую компания и вошла. Одна дверь, похоже, вела  на кухню, так как оттуда принесли еду. А ещё две двери, скорее всего, вели во внутренние помещения дома. И вот одна из этих внутренних дверей открылась и из неё показался Ахмед Авларов. Он тут же заметил Аню, а она его. И что-то промелькнуло в его глазах такое, чего Аня не поняла, но наверняка ничего хорошего. Он  сел за столик к тем шестерым и некоторое время о чем-то там с ними разговаривал. Потом встал, подошёл к компании Маки, поздоровался и попросил Аню на разговор. Он вывел её через внутреннюю дверь и они оказались в коридоре с множеством дверей и окнами во внутренний двор.

— Как ты здесь оказалась? — спросил он весьма неприятным тоном.

— Я встретила Маку с друзьями, — растерянно стала объясняться Аня. — Мы с ней вместе ходили  в детский сад. Они пригласили меня сюда.

— Значит, ты встретила Маку, которую не видела много лет, и ещё каких-то незнакомых людей и пошла с ними в неизвестное место?

— Ну да, Мака была такая хорошая девочка. Мы дружили. А что здесь такого?

Ахмед посмотрел поверх Аниной головы:

— Сюда не ходят обычные люди. И каждый нормальный тбилисец это сразу бы понял, каждый,  кроме тебя и твоих умных друзей. Хотя я думаю, что часть из них про всё знает, и Мака тоже.

Аня не придумала ничего умнее, чем спросить:

— А почему не ходят?

— Хотя бы потому, что если сейчас сюда приедут менты, то всех, кто здесь есть, поставят на учёт. А тебе наверно характеристику нужно хорошую получать для твоего института.

— Ну я скажу им, что попала сюда случайно.

— Да, скажешь-расскажешь. Слушай, я тебя сейчас выведу через внутренний двор, а ты  в следующий раз думай с кем идёшь и куда.

— Я не могу оставить здесь Маку, раз здесь так опасно.

— А вот Маке на тебя наплевать. Хочешь проверим?

Он вошёл в помещение кафе, оставив чуть приоткрытую дверь и громко сказал:

— Мака! Аня просила передать, что у неё возникли срочные дела и ей надо уйти.

Мака засмеялась и ответила:

— Ну передавай ей горячий привет.

Ахмед вышел и закрыл за собой дверь:

— Ты слышала? Пошли!

И тут во внутренний двор с воем сирены заехала милицейская машина.  Вскоре звук сирены раздался и со стороны террасы.

— А тебе везёт, — недобро усмехнулся Ахмед.

Несколько секунд он раздумывал, а потом схватил Аню за руки и потянул за собой по коридору. Распахнул одну из дверей, там оказалась лестница на верхние этажи. Он побежал по лестнице, увлекая за собой запыхавшуюся Аню.

— Быстрее! Быстрее! — торопил её Ахмед.

— Куда мы бежим?

— Я знаю куда!

На последнем третьем этаже он открыл одну из коридорных дверей своим ключом. Там в комнате была большая кровать, а в ней  лысый смуглый мужчина и женщина с безумной причёской на рыжей голове. Женщина завизжала, а  мужчина разразился бранью на неизвестном Ане языке. Но что это была яростная брань, Аня не сомневалась. Ахмед что-то сказал ему и мужчина с рыжей женщиной, прямо в нижнем белье, не одеваясь, стали баррикадировать дверь креслом и кроватью. При этом все ругались матом на трёх языках, что не особенно шокировало Аню, так как большинства этих слов она всё равно не знала и не понимала. Аня чувствовала себя как в дурном сне и потому уже ничему не удивлялась. Ахмед подвёл Аню к узкой двери в дальнем углу комнаты. Там оказался туалет и душ, задёрнутый занавеской. Ахмед откинул эту занавеску и показал Ане на лестницу, ведущую к люку в потолке:

— Сейчас полезем на крышу!

Аня смотрела, как он поднялся по лестнице и стал откручивать люк. Вдруг  она будто проснулась:

— Я никуда не полезу!

— Так ты хочешь быть Генсеком?

С нижнего этажа раздавались топот и крики. Аня кивнула. Ахмед усмехнулся:

—Тогда лезь на крышу!

Сначала он вылез сам, потом помог вылезти Ане.

Анины туфельки, не приспособленные для хождения по крыше, скользили и разъезжались, и она судорожно держала Ахмеда за руку, пока они пробирались с этой крыши на вторую, соседнего дома, более низкую, а потом к пожарной лестнице. Когда они наконец спустились с пожарной лестницы, ноги у Ани дрожали. Она прислонилась к стене, тяжело дыша.

— Пойдёшь вверх по этой улице! Свернёшь направо, потом прямо, потом налево и прямо. Ты запомнила? — Ахмед показал рукой в уходящую вверх тёмную узкую  улицу.

Аня  ничего не запомнила и со страхом посмотрела на эту улицу, завивающуюся наверху в клубок темноты. Он перехватил её взгляд,  полез в карман, вытащил из кармана нож и протянул Ане:

— Дарю, чтобы не пригодился!  А я должен вернуться к своим, не могу тебя проводить. Давай, беги домой!

Не дожидаясь, пока Аня сдвинется с места, он полез вверх по пожарной лестнице. Аня стояла и прислушивалась к звукам с крыши. Оттого, что,    казалось, прямо в горле стучало сердце, она почти ничего не слышала. Потом Аня побежала так быстро, как ещё никогда в жизни не бегала.

Хорошо, что дорогу к Мтацминде искать не так трудно. Мтацминда она ведь видна. Беги и беги вверх, с уклоном в сторону Храма Святого Давида. Главное, не упираться в тупики, а Аня всё-таки несколько раз в них попала,  пришлось возвращаться и искать другую дорогу. Поэтому, когда она пришла домой, то было уже совсем темно.

— Где ты была?  — спросил папа, оторвавшись от газеты.

— У Инны,  свои часы я не взяла, а у неё сломались. А мы забыли проверить, работают ли они.

Папа потрясает газетой. Хлопает газетой по столу:

— Сломались! Забыли проверить! Забыли проверить! Сломалось! И так по всей стране! И после этого удивляются, что мы не можем догнать Америку! Марина, ты только посмотри, что пишут в газете!

Воспользовавшись тем, что родители обсуждают газету, Аня скрылась в ванной.

Той ночью Аня не спала. Как она могла считать, что забыла Ахмеда? Что там с милицией? Может его арестовали? Не упал ли он с крыши? «Если что-то там с ним случилось, то я умру», — думает Аня и вытирает слёзы кончиком пододеяльника.

На следующий день Аня сказала маме, что плохо себя чувствует и не пошла в школу. Впрочем Ане иногда разрешали не ходить в школу и без всякой уважительной причины. Промаявшись до времени, когда по Аниным расчётам Инна должна была вернуться домой, Аня позвонила ей, чтобы спросить не было ли в школе ничего подозрительного и не принесла ли Лика какие-то новые сплетни. Ничего, всё было как обычно. Но почему  же Ахмед не пришёл под её окна? Неужели ему не интересно, как она добралась до дома?

К вечеру Аня не выдержала напряжения, ей так хотелось с кем-то поделиться своей тревогой, и она рассказала всё маме. Мама слушала внимательно, и с каждым Аниным словом её лицо становилось всё более незнакомым и чужим. Когда Аня закончила свой рассказ, то мама долго молчала, а потом сказала преподавательским голосом:

— Если твои якобы чувства привели тебя в туалет притона, откуда ты бежала, теряя человеческое достоинство, то значит, что-то не так с этими чувствами.

— Это случайность! Меня позвала Мака.

— Плохо изучаешь, диалектику, девочка! — повысила голос мама, — В твоём случае эта случайность закономерна. И как ты не понимаешь, что он дал тебе нож, чтобы избавиться от улики?

Впервые в жизни, Аня от стресса не покраснела, а побледнела:

—Нет! Он не такой!

— Как раз такой. Это видно из его поведения. Вспомни, в каком месте  он находился, и как он поступил, отправив тебя с ножом.

— Нет! — по Аниному лицу покатились слёзы,— он дал мне нож, чтобы мне не страшно было возвращаться так поздно.

— Не нет, а да! Ты же сказала, что он услышал, что приехала милиция. Вот и передал тебе  нож, чтобы у него ничего не нашли. И чтобы ты унесла этот нож подальше.

Аня затряслась от рыданий.

Мама потёрла переносицу:

— То, что он курд, то ещё как-то можно было бы пережить! Но он преступник! Понимаешь преступник! Ты вообще понимаешь, что это такое?

Мама громко произнесла по слогам:

— Пре-ступ-ник! Бан-дит!

—  Нет, —  Аня  яростно замотала головой, — он не бандитом, он вором в законе хочет быть. Воры  и бандиты — это совсем разное, ты не знаешь!

Тут Анина мама  закатила глаза к потолку, чтобы показать, что Анина глупость не знает пределов:

—  Это ты ничего не знаешь! Всё это одно и тоже. Преступники! Они крадут, грабят. Убивают!  Насилуют женщин и мужчин! Вспарывают животы и отрезают головы! Вот месяц назад в Ваке нашли расчленённое тело прокурора. Кто знает, может его расчленили этим ножом?

— Я читала, там было про топор! — закричала Аня. — Прокурора расчленили топором!

— Ну значит, этим ножом кого-то другого зарезали, — парировала мама. — Иначе зачем он бы хотел от него избавиться? Подумай, если бы сбежал с этим ножом, то его стали бы искать. А так, он на месте, а орудия преступления нет! И к нему теперь никаких претензий!

— Нет! Он ничего не совершал! Он не будет преступником! Я спасу его! — кричит Аня, задыхаясь от плача.

— Ты не сможешь спасти, ты сама погибнешь. В любом случае — ношение холодного оружия — это статья, себя он от неё освободил,  а тебя подставил. К тому же я не верю ни одному твоему слову о твоих чувствах. Ты вроде раньше любила Борю, а потом Мишу, потом Жоржика? Или сначала Жоржика, а потом Борю? — Мама посмотрела на Аню с жёсткой насмешливостью.

— Нет! — плакала Аня. — Всё было не так! Я с Борей стала ходить, чтобы вызвать ревность у Ахмеда. А Миша он просто друг.

— А Жоржик? —  безжалостно спросила Мама.

— Я думала, что забыла Ахмеда! Да! Так я думала! — слёзы душили Аню  — А сейчас поняла, что не могу забыть!

Мама встала:

— Вот что! Раз забыла один раз, то забудешь снова. Иди умойся, сейчас отец придёт, не надо его огорчать твоими жуткими похождениями.

Потом вдруг мама повернулась и посмотрела на Аню так, словно видела её в первый раз.

— Ну кто был мог подумать, что моё интернационалистское воспитание даст такие ужасные плоды! — покачала она головой. — И ещё. Я надеюсь, у тебя хватило ума избавиться от ножа?

Аня кивнула. Но она не пошла умываться. Вместо этого закрылась в своей комнате. Достала нож из глубины письменного стола, и приложила к венам на левой руке. «Он дал мне нож, чтобы избавиться от улики. Он никогда не любил меня, — положила голову на стол. — Жалко маму с папой, они же не виноваты, что у них такая невезучая дочь. Что скажут Инна с Нази, когда узнают, что я порезала вены? Когда-то ещё в четвёртом классе мы дали друг другу клятву вечной дружбы. Если я сама уйду из жизни, то это будет считаться нарушением клятвы? Что бросила их? А сплетен в школе сколько будет. Вот злые языки натешатся…»

Из коридора раздаётся весёлый голос папы:

—  Где наш ребёнок?

Хотя Ане была старшеклассницей, папа по-прежнему звал её ребёнком. Аня прячет нож в письменный стол и идёт умываться.

На следующий день, Аня снова не пошла в школу. Пролежав полдня в ночной рубашке, уткнувшись носом в стенку, Аня приходит к выводу, что пойдёт к Ахмеду, узнает, всё ли у него в порядке,  и заодно выяснит, зачем он дал ей этот нож. Аня переодевается и идёт искать  Ахмеда. Она не знает точно ни дома, ни двора, но знает, в какой переулок он сворачивал. В конце концов можно там спросить. В Тбилиси соседи знают друг друга.

Аня  быстром шагом доходит до его переулка, сворачивает и замедляет шаг. А вот и есть у кого спросить, хотя нет, лучше не надо. Возле одного дома стоит скамейка, стулья, играют в нарды какие-то бандитские рожи, или Ане так кажется, что это бандитские рожи.  Другие ужасные бандитские рожи стоят небольшой группой,  негромко переговариваясь.

Как только Аня появляется в переулке, рожи поворачиваются и с нескрываемым интересом разглядывают её.   Ахмед сидит спиной к ней, но Аня его узнала. Он же повернулся в её сторону только тогда, когда заметил, куда смотрят все.

Он встаёт и  движется в строну Ани. Вид у него недовольный.

—  Ак ра гинда, гого? ( с груз. «Чего тебя здесь надо, девушка?»)

Чтобы не слышали рожи, Аня почти шепчет:

— Я пришла  сказать спасибо за твою помощь… ну… позавчера.

— Араперс. (с груз. «Не за что»).

Ахмед становится так, что Аня не видит никого, кроме него. Она говорит уже увереннее:

— А чем дело закончилось? Ну всё ли в порядке?

— Да. Только Маку  с друзьями задержали. Оказывается, это у неё не первый привод, мент один её узнал. А так вообще, обыск был, чёрт знает, что они искали. Ничего не нашли.

— Должна ли я вернуть тебе…

— Нет, — резко прерывает он её, — если тебе не нужен, то выброси.

«Точно улика, — думает Аня. — Вот как он разозлился».

Ахмед нетерпеливо говорит:

—  Ици ра... ( с груз. «Знаешь что...») Не приходи сюда. Я тебя сам найду.

Аня поворачивается и медленно идёт.  Она слышит, как сзади кто-то спрашивает Ахмеда:

— Эс вин арис? ( с груз. «Это кто?»)

Ахмед отвечает:

— Сакайфо масала. (с груз. «Материал (предмет) для кайфа»)

Аня собрала своих лучших подруг, Инну и Назико, чтобы рассказать им, что имя Ахмеда Авларова больше не следует произносить в её присутствии. Рассказала всю историю, но не слишком подробно и не слишком правдиво, про нож вообще умолчала. В кратком изложении история в версии для подруг выглядела так. Аня случайно узнала, что то ли в кафе,  то ли в какой-то блатхате, где был Ахмед, был то ли наезд милиции, то ли перестрелка. Она волновалась и пошла в его переулок, чтобы узнать, всё ли в порядке. Он увидел её и вёл себя так, как будто очень недоволен. А потом, как только она отвернулась, он сказал о ней своим дружкам такое, вот что сказал.

— Джандаба да чири! (с груз. «Тартарары и боль». Проклятие.) — Назико потрясена.

Инна вздохнула:

— Ну что ты хотела, чтобы он сказал при своих урках? Что ты дама его сердца?

Назико фыркнула. Инна продолжила:

— Люди трусливы, особенно в любви. Вот ты, Аня, что бы сказала, если бы тебя спросил кто-то кроме меня и Назико: «Кто тебя Ахмед?» Чтобы бы ты ответила?

— Да я бы сказала, что вообще не знаю этого баклана! Не знаю, и знать не хочу!

Когда на следующий день Ахмед показался на противоположной стороне улицы и встал в своём излюбленном месте, Аня подошла к окну так, чтобы он видел, и демонстративно задёрнула шторы.

Аня  зарыла тот нож на горе Мтацминда, недалеко от церкви Святого Давида. То есть  дословно сделала то, о чём в Грузии говорят «Мица даахаре». ( с груз. «Посыпать землёй, похоронить». Проклятие.) Почему-то положила на маленький земляной холмик цветочек. Наверно, с этим ножом было похоронено ещё что-то невидимое. И этому невидимому Аня и положила цветок.

— Мамочка, какая ты у меня умная! — Анечка садится рядом с мамой на диван и обнимает её.

— Ну не зря же я кандидат наук, — улыбается мама. — Ну что одумалась, выбросила из головы этого бандита?

— Да, — кивает Аня, — выбросила.

Мама гладит Аню по голове:

— Кстати, как там Жоржик?

— Не знаю. Надо навестить, — задумчиво произносит Аня.

В 1985 году Аня поступила в лучший университет страны на идеологический факультет, а Ахмеду было в первый раз предъявлено обвинение. В 1988  она получила свои первые награды за научную работу, а он свой первый срок.

Потом пропасть, которую Аня считала их с Ахмедом личной пропастью,  разверзлась и поглотила страну СССР, в которой они родились.

Они редко вспоминали друг друга.

Когда снимали советскую символику с правительственных зданий Грузии,  Ахмед, стоявший в радостно улюлюкающей толпе, вдруг вспомнил, что Аня  говорила ему, что хочет быть Генсеком КПСС. Гримаса ненависти исказила его лицо: «Кем надо быть, чтобы мечтать командовать государством продажных ментов». Он сплюнул. Плевок, нацеленный на могилу Советской власти, попал  на одну из валявшихся в эти дни всюду листовок. На листовке было написано: «Грузия для грузин».

В начале девяностых,  как-то приехав в Россию к обосновавшемуся в местном воровском сообществе младшему брату, Ахмед ещё раз вспомнил Аню. Вспомнил про то, как она ему как-то говорила, что в России люди не обращают внимание на национальность. Вспомнил как раз тогда, когда  какой-то прохожий обозвал его чуркой. Этот прохожий потом далеко не ушёл и  просил прощения, стоя на коленях в луже из талого, грязного снега.  Это было  в красивом  русском городе с морозами, блондинками и пока ещё непуганными горожанами, потом винившими в росте преступности проклятого Горбачёва.

На полу  гаража  в одном из  городских районов, в которых правили преступные кланы,  лежал скорчившийся человек. Его одежда и лицо были в крови, кровь текла у него изо рта.

— Ахмед! — хрипел он. — Я всё верну. Не надо!

Двое мужчин, до этого пинавших ногами лежащего, подошли к Ахмеду:

— Ну что, Ахмед, ещё бить?

— Бейте, — с ухмылкой сказал Ахмед. — Только не убейте совсем, а то долг будет некому отдавать.

— Какая жестокость! — сказала Аня, сидя на кровати студенческого общежития и читая криминальную хронику. — Что пишут в газетах? Это же ужас!

— А в тебе нет жестокости?  —  спросила Анина подруга, с прищуром посмотрев на Аню.

Аня пожала плечами:

— Конечно нет!

— Неужели? А как ты обошлась с Артуром? А с Алексом?

Аня недоумённо глянула на подругу:

— Артур заслужил, а с Алексом я никак не обошлась. Всё это сплетни. А потом ты тоже сравнила ту жестокость и эту якобы мою жестокость. Это совершенно разные вещи!

— Всё сходится! — подруга приготовилась к долгому спору и отодвинула от себя тетрадь с конспектами и томик Маркса. — Сначала жестокость поражает общественную мораль, а потом находит своё крайнее выражение в криминале.

— А вот и нет! — не согласилась Аня. — Ты не по-марксистки рассуждаешь. Сначала жестокость гнездится в общественных отношениях, потом из общественных отношений вырастает преступность, а потом преступные нравы проникают в общество.

— Да что ты несёшь! — подруга даже встала из-за стола от возмущения. — «Не по-марксистки!» Не та жестокость или та жестокость! Ты посмотри на свой моральный облик. По-моему, ты скатываешься по наклонной плоскости  прямо в пропасть! И вообще. Давай, лучше конспектируй со мной!

Подруга в сердцах ударила томиком Маркса по столу. Но Аня не стала конспектировать Маркса, а продолжила читать криминальную хронику. Через некоторое время она снова обратилась  к подруге:

—  Смотри-ка! Этим газетам уже вообще не о чем писать! «Всё больше воров в законе создают семьи вопреки запрету, следующему из воровских понятий».

Подруга ничего не ответила, Аня со злостью отбросила газету и  погрузилась в чтение книги о европейской социал-демократии.

Аня написала и успешно защитила диссертацию, которую никто не читал кроме членов Диссертационного Совета. И ещё пару статей о национально-освободительной борьбе курдов в странах Востока. Статей этих вообще никто никогда не читал. Потом она уехала жить в Европу, там ей предоставилась возможность, так сказать, воочию увидеть успехи и поражения тамошних социал-демократов.

В общем, Аня так не стала Генеральным Секретарём ЦК КПСС. Ахмед   тоже не осуществил свою мечту, и хотя был в авторитете, коронованным вором в законе так не стал. Вступил в конфликт с какими-то другим ворами, и те ему помешали.

Все братья Ахмеда были связаны с криминальным миром и все расстались с жизнью,  не дожив до преклонного возраста, и при весьма печальных обстоятельствах.

Умер Ахмед от туберкулёза, немного не дожив до своего двадцатипятилетия. Перед смертью харкал кровью, почти так же как те, кого избивал он и его дружки. Но хотя он так и не успел стать вором в законе, то памятник на одном из Тбилисских кладбищ ему поставили такой, как положено вору в законе, богатый и красивый.