«Вот увидишь, тебе в школе понравится!» Что, серьезно? Честно-честно?
Почему так грустно перед началом учебного года? Ведь не мне ходить в школу и уныло сидеть за партой, вслушиваясь в то, что «числимое не равно числителю, а вычитаемое — слагаемому» и в прочие умные, совершенно непонятные слова, не имеющие никакого отношения к реальности.
Наоборот, дети-то школу ждут, и, кажется, единственное, что их заранее тревожит, — это ранние вставания. А так им совершенно не грустно: они с восторгом носятся по магазину, выбирая себе тетрадки, пеналы, дневники и рюкзаки. Радостно примеряют сменку: чтобы туфельки были на каблучках, ведь им уже по 10 лет! С ликованием прикладывают к себе блузки и юбочки — для них это не «школьная форма», это просто еще одна обновка. Предвкушают переменки: только и разговоров дома — о том, как покажут всем новые телефоны, как похвастаются, что отдыхали в Черногории, как научат одноклассниц плести «рыбий хвост» из резиночек…
А мне грустно, потому что каждое 1 сентября — это очередной этап, черта: еще год, уже четвероклассницы, а ведь только что…, а помнишь…, а теперь, смотри, совсем барышни… Банальности, каонечно, но когда они касаются собственных детей, то из общего места становятся щемящими, трогательными до боли вспышками, почти озарениями: время-то идет, и очень быстро. И в нашей жизни, оказывается, тоже, а не только в жизни наших мам. И если мои девочки, рожденные с весом 2400 и 2700 («Очень крупные для близнецов», — авторитетно заявляла нянечка в роддоме), уже идут в четвертый класс, значит, мне — почти сорок. Не особо не верится.
А тут еще эта ранняя осень с ее пронзительным воздухом и высоким небом, эти астры и гладиолусы, эти воздушные шарики, и — зачем они это делают? — изо всех динамиков на школьном дворе песни из моего собственного детства, из моих собственных первых сентябрей:
«Умножать и вычитать,
никого не обижать,
учат в школе, учат в школе,
учат в шко-о-о-ле»…
И стоишь — плачешь. Стесняешься этого. Потом поворачиваешься и видишь, как все девочки — да какие там уже девочки, мамочки наших школьниц — тайком утирают под солнечными очками слезы.
Еще мне грустно, потому что школа — наша хорошая, обычная, районная школа, которая не хуже и не лучше той, в которой училась я, да и все мы, за исключением детей дипломатов, — совершенно не оправдала моих надежд. И планомерно старается уничтожить для моих детей все, что было до нее и идет в параллель с ней: все занятия-развивалки, созданные с учетом особенностей каждого ребенка и его ритма развития, все детские спектакли про то, что мы разные, но каждый достоин любви и хорошего к себе отношения, все дивные игрушки и добрые книжки про то, что человек по сути своей уникален.
Школа — это место узаконенного злобного абсурда: там из четырех входных дверей открыта одна — и каждое утро давка, чтобы войти в тамбур, чтобы пробраться к лавочкам, чтобы пробиться в раздевалку.
Школа — это место, где дети начинают бояться ходить в туалет, потому что в нем не запираются кабинки.
Школа — это место безнаказанной агрессии взрослых, где охранник орет за забытую дома карточку, а учительница — за не сделанное домашнее задание.
Может быть, в каких-то других школах — не так. Может быть, в платных, в вальдорфских, в школах при американском посольстве не так. Но во всех школах, где учатся дети моих подруг, — так. В большей или меньшей степени. Человек в форме — всегда прав. А ты — встала и вышла отсюда в коридор.
Мне грустно, потому что школа рьяно занимается не образованием моих детей (этим-то она как раз занимается по остаточному принципу), а превращением их в членов нашего общества. Она насаждает комплексы и плодит неврозы («Мы точно опоздаем! Мы опоздаем! Меня будут ругать!!!» — навзрыд рыдает моя дочь, у которой страх опоздать стал настоящим неврозом — что бы я ни говорила, как бы я ни объясняла, но есть третий звонок, и учительница, и завуч, и самое страшное: директор, к которому могут «отвести»).
Что я могу этому противопоставить? Театр и книжки, разговоры дома и гуляние в парке. Так и делаю, но неврозы в моих детях уже поселились. Страх нарисовать грибок не так, как сказала учительница. Страх перед взрослым. Мне очень грустно от всего от этого.
Почему я не забираю их на домашнее обучение? Потому что я мама, а не учительница. И я знаю, что не нужно смешивать роли. Кроме того, я уже занимаюсь с ними музыкой каждый день — спасибо, мне хватает. Ведь я еще работаю. Поэтому — школа. И да, я не готова совершать героические усилия ради их образования — например, возить их через всю Москву в хорошую, правильную, школу. И не могу отдать их в платную школу — потому что их две, а еще подрастает третий, и денег просто не хватит на всех. Это все очень грустно. Как и то, что закончатся наши вольные летние дни, которые проходят один за другим так естественно, так легко, столько интересного вмещают в себя, и так бесконечно разнообразны. А будет: школа-уроки-музыка, школа-уроки-музыка. Бесконечный компромисс с самой собой. Чувство вины перед детьми, что я все-таки отдала их в эту мясорубку, отвела в лес на съедение системе.
Нет-нет, на самом деле, все, конечно, будет не так. Будут сумасшедшие ранние утра с прохладным воздухом в восемь утра — и радостная толкотня на крылечке школы перед началом уроков. Будут рассказы о том, что давали на завтрак в столовой и как всех насмешил Пухов на перемене. Будут зимние катания на ледяной горке на школьном дворе и игра в снежки после уроков. Будет гордо выпрямленная спинка из-за пятерки и озлобленное личико из-за тройки. Все будет хорошо и нормально, просто сейчас заканчивается один период жизни и начинается другой, и именно от этого — грустно.