Где-то на галерке подсознания я всегда боялся Артема после трех. Мне казалось, что мое огромное, безразмерное чувство к сыну подчиняется законам медового месяца, и после трех, когда расправятся растяжки, закопаются ямочки на щеках и разнообразные пухляшки войдут в берега ЗОЖ, я сдуюсь и перестану прыгать над землей, лежа пузом на воздушном шарике, как Пятачок в мультике.
И вот Артему три с половиной. Порой он ведет себя как миниатюрный мужичок, а иногда даже как миниатюрный дед. Его мимимишечность осталась в семейных альбомах. Ямочки на щеках носят другие карапузы.
И что же. Я по-прежнему фоню рядом с сыном, словно под рамкой металлодетектора с невыложенными ключами в кармане. А уж как я фоню вдали от него, будто рамку металлодетектора нахлобучили над всей Москвой. Как в таком маленьком существе помещается такой гигантский магнит, а, Эйнштейн?
Будучи обычным среднестатистическим человеком с богатой кредитной историей разочарований, я привык к тому, что чувства изнашиваются. Что даже у с самого яркого чувства последней модели батарейка рано или поздно теряет заряд. И ты вынуждён втыкать себе в различные разъемы дополнительное электричество, чтобы оставаться на связи с космосом.
А тут тебе вкатили какую-то нереальную дозу, от которой нежность в крови зашкаливает, а сердце забывает о том, что оно просто мышца. И можно хоть затопить анализами все баночки мира — глаза у скептиков все так же будут лезть на лоб при виде твоих показателей.
В современном мире, помешанном на цифрах, контроле и логике, так круто ощущать в себе что-то неизмеримое не по твоем росту, что-то безбрежное за линией твоих берегов, что-то парадоксальное сверх твоих знаний, что-то, работающее на ультракоротких волнах от души к душе.