После сорока я стал все чаще вспоминать деда. Это дед по линии отца, он ушел, когда мне исполнилось девять.
В моем советском детстве не было Гарри Поттера, от действительности нас еще не спасало приличное фэнтези, максимум Чук и Гек, мы жили, приземленные, прямо посреди соцреализма. Но дед был живым персонажем поттерианы, Рубеусом Хагридом, только без бороды. Большой человек, настоящий волшебник, не умевший даже показывать фокусы.
У деда, прошедшего войну, было много внутри, но выдавал он в эфир ничтожно мало. Полная противоположность мне нынешнему. Мама вечно подталкивала меня под локоть «спроси у дедушки про войну, потом на уроках будешь рассказывать», и я спрашивал, а он в ответ читал мне вслух «Крокодил». В шкафу у деда пылилась фуражка, которая была ему мала, а мне велика. Она до сих пор велика мне, я уверен, хотя мы давно ее потеряли.
Я не просто вспоминаю деда, прокручивая в голове выцветшие диафильмы. Я приезжаю на Преображенку, где мы тогда жили, и брожу его маршрутами. От магазина, в котором продавали самую вкусную колбасу в Советском Союзе, через глухой дворик с какими-то заповедными цветниками, вдоль двухэтажек, с вечно высунутыми собачьими языками занавесок… Вместо магазина теперь двенадцатиэтажка, вместо дворика теперь двенадцатиэтажка, вместо двухэтажек теперь тем более двенадцатиэтажка. И вместо меня, кажется, тоже двенадцатиэтажка, только уходящая всеми этажами вниз, туда, откуда ни с чем возвращаются шахтеры.
Я иду за дедом спустя столько лет, ступая след в след, а вдруг какое-нибудь заброшенное радио начнет передавать мне его мысли, его дыхание, его молчание. Через несколько шагов мир становится черно-белым, точно в старом кино, вот только перед глазами одни титры, длинные и одинаковые, как некрологи. Я иду за дедом, потому что уверен: у того поколения осталась огромная тайна, которую мы не сумели вместить из-за собственной мелочности.
Я засовываю руки в пустые рукава времени и чувствую ладонями тепло. Может быть, это просто тепло моего детства, когда люди еще были большими.