Автор: Нина Русанова, автор сборника стихов и рассказов «Ключ под ковриком«, редактор и издатель литературного онлайн-журнала «Игра в классики«
ФОТОГРАФИЯ: ALICJA RODZIK
Бусинку принесла Таня.
Неизвестно, где она её нашла. Может быть, кто-то ей подарил. Пришла и показала — на раскрытой ладони вытянутой руки.
Катя посмотрела — и у неё перехватило дыхание:
— Дай… — только и смогла она сказать, выдохнуть, увидев эту удивительную бусинку, позабыв все на свете «волшебные слова».
И самое удивительное — Таня дала. Даже и без «пожалуйста». И посмотреть дала, и поиграть.
Это была не простая бусинка, не обыкновенная. В первый раз Катя такую видела. Она была круглая и прозрачная, величиной с крупную горошину, но не гладкая, а огранённая, причём каждая из её граней — все они разом — сияли-переливались радужными цветами-оттенками небывалой чистоты и нежности.
И Катя подумала, что бусинка эта — не «творение рук человеческих» и не «природный самоцвет» (от мамы она слышала такие слова), а упала прямиком с самого неба, из заоблачных высей, сказочных далей… спустилась в Катину руку прямо… да вот прямо из этих серых и плотных ватных туч, густо нависших над землёй в те зимние дни — из одной из них… Потому что горела она тем самым таинственно-неземным переливчато-радужным огнём, которым сверкает чистейший рассыпчато-перистый снег в ослепительно-ярком сиянии дня… или в ночных молочно-холодных лучах далёкой луны… или в свете чуть более близких, чем луна, белых электрических фонарей.
Это была настоящая драгоценность. В этом Катя была абсолютно уверена.
Весь день они с Таней любовались красавицей-бусинкой, а с утра Таня понесла её в школу; а чтобы та не потерялась, продела сквозь неё тонкую светлую ниточку и завязала узелок — чтобы не соскочила.
Вечером, вернувшись из детского сада, Катя увидела, как Таня начала потихоньку раскручивать бусинку на нитке, отчего та стала описывать медленные сверкающие круги, а затем крутиться быстро-быстро, и самой бусинки уже не стало видно, зато в воздухе вокруг сложенной щепоткой и почти неподвижной Таниной ладони появилось сплошное — тонкое и светлое — радужное кольцо.
«Наверное, в школе научилась», — подумала Катя, а вслух сказала:
— Я тоже так хочу!
И Таня опять уступила — дала покрутить бусинку.
Целый вечер Катя играла бусинкой на ниточке. А на следующий день решила понести её в детский сад (Таня ведь носила в школу!) и положила в кармашек своего платья. И Таня почему-то ничего ей не сказала, совсем ничего — даже не спросила о бусинке. Наверное, не заметила. Наверное, она забыла о ней.
В саду Катя то и дело потихоньку, в тайне от всех, доставала свою радужную горошинку и любовалась ею. И даже пару раз достала прилюдно — показать кое-кому из девочек. И даже покрутила. Но особенно не хвасталась — посмотрели, и хватит. И убрала обратно в кармашек. А то вдруг потеряется. Или отнимут. Или воспитательница отберёт. И всё время проверяла: «Не потерялась?»
Воспитательница Евдокия Васильевна тоже бусинку всё-таки увидела и даже сказала: «У меня были такие бусы». Катя ей не поверила: «Не бывает у таких воспитательниц т а к и х бус», — но промолчала.
Вечером, когда папа пришёл забирать Катю из сада, та сама обулась, оделась, но, помня о бусинке в кармане, не стала застёгивать шубу, а сначала выложила своё сокровище на коричневую банкетку и только потом занялась тугими серыми пуговицами. Надела варежки и аккуратно — и как только у неё получилось? — в толстых варежках! — взяла ниточку с бусинкой в левую руку, а правую дала папе.
Они шли домой по белому пушистому снегу… весь день он валил и валил… а теперь вот утих, перестал… Но только теперь он был не белым — фонари расцветили его нежно-сиреневым… А под самыми фонарями, в основаниях прозрачных, призрачных конусов… — Катя, конечно же, не знала таких слов тогда, но она в и д е л а… — в свете, исходившем от склонённых к ней бледных лиц фонарей… в свете, струящемся, почти осязаемом, словно тончайший шлейф прекрасной и доброй феи… снег был и вовсе — бриллиантово-разноцветным — точно таким, как Катина бусинка. А вдалеке, в местах, которых этот чудесный свет не касался, сгущаясь, лежали в снегу глубокие фиолетовые тени, а деревья были густо-чернильными… Катя видела такие в одной из своих книжек… И это было прекрасно…
Бусинка плыла на ниточке в Катиной руке и тихонько, в такт её шагам, покачиваясь и мерцая, улыбалась девочке… Или это Катя ей улыбалась…
Сначала они с папой шли по аллее каких-то высоких тёмных деревьев, а затем, свернув влево, стали обходить ясли. В эти ясли Катя никогда не ходила. Когда они переехали на новую квартиру, она пошла сразу в сад. За яслями была горка, с которой Катя и Таня с подружками катались на санках. Обычно на горке много народу, но сейчас поздно, никого нет. Только чистый пушистый и мягкий снег. И тихо-тихо…
Вдруг папа поскользнулся, — наверное, ступил на лёд под лёгким, не успевшим смёрзнуться, никем ещё не утоптанным снежным пухом — его правая рука, в которой был портфель, описала в воздухе огромную дугу, обе ноги в форменных ботинках взлетели высоко вверх, а сам папа вдруг как-то очень высоко подпрыгнул, со всей силы шлёпнулся — и покатился с горки. И шапка с него слетела и тоже покатилась.
Всё произошло так быстро и так неожиданно, а папа, наверное, так давно не падал и так давно не катался с горки, что ему вдруг стало весело — он радостно засмеялся.
Действительно, было очень необычно видеть высокого взрослого дяденьку — и неважно, что это твой папа — в серой шинели и без шапки (!), который неловко и смешно упал… (или нет — ловко!.. но всё равно смешно!) и, взметая тучи искристого снега, стремительно катится с ледяной горки — теперь-то видно, что она ледяная и гладкая-гладкая, словно тёмное зеркало! — едет, несётся вниз, чуть ли не на спине лёжа, широко раскинув свои очень длинные ноги и держа на отлёте руку с высоко поднятым в ней портфелем. Так и не отпустил его, так и не бросил. Полы папиной шинели распахнулись, словно крылья, и тоже летят по снегу — за ним.
Катя тоже засмеялась.
Сама она тоже упала, но несильно. И тоже покатилась, но недалеко — падая, папа вовремя выпустил её руку из своей. Быстро остановилась, затормозив валенками, варежками и шубой — льда под ней, как оказалось, не было — и осталась сидеть на снегу.
А папа, съехав далеко с горы, на самую дорожку, оскальзываясь и всё ещё смеясь, поднялся, нашёл свою шапку, сбив с неё снег, надел и рукой в перчатке стал счищать снег с шинели.
Он о чём-то спрашивал Катю и что-то говорил ей – что-то такое радостное…
Катя никогда не видела папу таким весёлым. Она сама поднялась и сама отряхнулась.
Спустилась к папе, подождала, пока он полностью не приведёт себя в порядок, и только тогда протянула ему правую руку — идти дальше. Папа взял её в свою, и они пошли.
И тут Катю словно огнём ожгло: «БУСИНКА!»
Бусинки в другой руке — не было!
Наверное, Катя её нечаянно выронила.
Они с папой принялись ползать по снегу и бусинку искать, и даже снова поднялись на горку, и вернулись на то самое место, где упали, но снегу было так много, а они так весь его перемешали во время своего падения и качения… так перетоптали, пока поднимались обратно…
И он так сиял!.. Так сверкал!.. Так искрился в вечернем свете фонарей…
И был так густ и тёмно-сиренев там, куда этот призрачный свет не долетал…
И возможно даже, они видели её — Катину бусинку — но не заметили, не отличили её блеска от снежного…
Поискали-поискали… да так и не нашли.
Она будто растворилась в снегу.