АВТОР: НАРИНЭ АБГАРЯН, ПИСАТЕЛЬ
В МОСКВЕ КНИГИ НАРИНЭ МОЖНО КУПИТЬ: В КНИЖНОМ МАГАЗИНЕ «МОСКВА» / В МОСКОВСКОМ ДОМЕ КНИГИ / В «БИБЛИО-ГЛОБУСЕ» НА МЯСНИЦКОЙ США: ЗДЕСЬ ВЕЛИКОБРИТАНИЯ: КНИЖНЫЙ МАГАЗИН «РУССКИЙ МИР» УКРАИНА: КНИГОГРАД И БУКШОП БЕЛАРУСЬ: OZ.BY ИНТЕРНЕТ-МАГАЗИНы: WWW.OZON.RU / WWW.LABIRINT.RU
ФОТОГРАФИЯ: ОЛЬГА АГЕЕВА
Декабрь в Берде выдался милосердным: морозец ночи сменяет робкое утреннее солнце, к полудню из-под того края неба, что свисает линялой шторой над истоком реки, выплывают стада усталых облаков. Сгрудившись у ломкого от неокрепшего льда берега, они принимаются пить — степенно и долго, словно в последний раз; утолив жажду — неторопливо уходят, медно позвякивая боталами, стирая ноющие ноги о неровное дно каменистой дороги — за Хали-кар, к распахнутому зеву Великаньей пещеры, где и исчезают — бесплотные и безмолвные, словно недосмотренные прошлогодние сны.
Из-под ржавой шелухи травы пробивается наивная молодая поросль, скудно выступают нежно-васильковым кудрявые головки клевера и трёпаные ветром колючие венчики чертополоха. На голых ветвях деревьев пестреет россыпь недоклёванных птицей ягод боярышника, тёрна, калины. Опушку леса усеяло орехами в почерневшей, тронутой плесенью кожуре — полевые мыши растащат всё дочиста к первому сильному морозу. В горах сошли последние осенние подснежники, забылось беспробудным тягучим мороком Совиное ущелье, сумрачно и властно закурились к грядущим бурям непролазные вершины Миапора. Берд и окрестные деревни затаили дыхание в предчувствии скорого снега.
Но декабрь милостив, и жизнь во дворах течёт своим чередом: перепутав холодное время с погожим, кудахчато несутся куры, самовлюблённо кулдыкают индюки, переругиваются через забор петухи, клёкают цесарки. В коптильнях доходят окорока, в погребах — местное кисло-терпкое вино, в бутылях тёмного стекла ждёт своего часа знаменитая шестидесятиградусная тутовка. Ассортимент продуктовых магазинчиков разнообразен и вызывающе переливчат — скоро праздники, накрывать столы, принимать гостей. Генеральная уборка в самом разгаре — моются в трёх водах окна, крахмалятся шторы, натираются мастикой полы.
— Гарник, сакваж забыл! — зовёт с веранды старенькая Аничка, размахивая модным, в заклёпках, кожаным рюкзаком.
— Нани, сколько раз говорил — не сакваж, а саквояж! А это! Это вообще рюкзак! — возмущается пятнадцатилетний правнук.
Его слова тонут в беспардонном гоготе друзей.
— Чем громче смех — тем бестолковее голова! — едко комментирует Аничка.
Гогот утихает, наступает почтительная тишина.
— Иди забери свой сакваж, — подталкивает Гарика в спину кто-то из друзей. Тот огрызается, но плетётся к лестнице, ведущей на веранду.
Утро начинается со стука в дверь — к папе заглянул очередной пациент.
— Доктор-джан, всю ночь не спал, — доносится сквозь сдавленные стоны.
— Сейчас приду, — натягивает куртку отец.
Возвращается через полчаса, с пакетиком чищеного фундука и крохотной, с детский кулак, головкой козьего сыра. У людей нет денег, каждый расплачивается чем горазд. Иногда вообще не расплачиваются. Папа относится к этому философски, мама возмущается — ладно за работу денег не взял, так хоть за материалы возьми, ты ведь их не бесплатно покупаешь! Папа отмахивается.
Мы с детства привыкли к этим «дарам волхвов». Чего только ему не приносили: холщовые мешочки жареной пшеницы, горсти подмороженной мушмулы, картошку, соленья, яйца, яблоки, самогонку. Однажды вообще живую курицу принесли. Хотели в залог оставить. Пусть, говорят, поживёт у вас до получки, она нестись будет, два раза в день. Папа еле отбился. Несушка затмила мешок капусты и бидон солярки. Хорошо иметь в семье врача, всегда есть над чем посмеяться.
Когда папа отлучался, маме приходилось консультировать его пациентов. Объясняла, чем лечить воспаление дёсен, какие таблетки пить от боли и как делать раствор для полоскания. Потому люди звали её бжшкуи — докторша. Некоторые не сомневались, что она тоже умеет лечить. Искренне изумлялись, когда она им отказывала. Одна бабушка так вообще упрекнула:
— Бжшкуи джан, раз муж в отъезде, может ты вырвешь мне зуб? То есть как не умеешь? Совсем не умеешь? Столько лет замужем за зубным врачом и не научилась?
Из письма папы маме: «Передаю небольшую посылку, но для тебя там ничего нет. Не расстраивайся, моя любимая, подарок я тебе обязательно привезу. Брюки для Лёвы, сорочка — папе. Предупреди его, что бритвенные лезвия еле достал, так что он должен ими как минимум два года пользоваться. Времени на стояние в очередях нет — до пяти часов на занятиях. Купил себе ботинки и кримпленовый костюм. И сразу же пожалел — есть костюмы лучше. Напиши, что взять тебе, я очень постараюсь достать. Скучаю по всем вам. Обнимаю, твой муж. 1974 год, Москва.»
Это всё, что я знаю о любви. Это всё, что я хочу о ней знать.
Не стало соседа Шаена. Ушёл в пятьдесят шесть — не выдержало сердце. Некому теперь, запрокинув голову, самозабвенно звать свою Жулет. И Жулет теперь некому варить кофе и нести дымящуюся чашечку с горстью карамельных конфет четыре лестничных пролёта вниз.
Закончилась ещё одна история счастья — деревенского и чистого, словно протёртое росой утреннее апрельское небо. Словно сладкий фиалковый цвет. Словно невесомый одуванчиковый пух. Берд тих и печален. Берд смертен и бесконечен. Но скоро Новый год, скоро новая жизнь. Вечерами острый от влаги воздух смешивается с дымом дровяных печек и шумом затерявшегося в зарослях иссушенной осоки ветра, хлопает ставнями чердачных окон и трухлявыми створками калиток. Свернувшись по-кошачьи у входа в конуру, дразнит дворового пса. Подхватив эхо его брюзгливого лая, взмывает к крыше, устраивается на самом краешке, согревает озябшие ладони своим дыханием. Караулит снег.
Мне скоро уезжать. Сердце от предстоящей разлуки ноет так, будто его придавили камнем.
Мне скоро уезжать. Но пока я здесь. Я — здесь.