Мы решили рожать вместе. Вопреки всем аргументам против. «Это же не шоу, зачем тебе там мужик?!» — недоумевала мама. Как зачем? Это же как-никак результат нашей общей деятельности. «Он потеряет к тебе интерес» — убеждала подруга. Неужели здоровый мужик в расцвете сил так запросто может стать несостоятельным? «Разве вы не будете стесняться?» — спрашивали женщины-коллеги и понимающе переглядывались, мол, это у неё гормоны и всё такое. Да кого мне стесняться?! Родного мужа?! «Муж там будет вам только мешать» — предупредила участковый гинеколог и, как бы между прочим, бросила акушерке: «Мода у них такая теперь». Акушерка, поджав губы, резюмировала: «Мужчины там в обмороки падают, учтите!»
Человек – существо социальное, а психика женщины, находящейся в интересном положении, особенно уязвима к внешнему давлению. Я учитывала это. Признаюсь, некоторое сомнение не покидало. Я вдохновлялась умными статьями о важности для ребёнка присутствия отца на родах, читала посты об успешном опыте виртуальных подруг, мы с супругом осваивали методики массажа, дыхания, смотрели разные видео родов. Я искоса посматривала на реакцию: нет, в обморок не падает, и даже с лица не зеленеет, на кровь реагирует адекватно, порядок действий запоминает верно. Но ведь это пока лишь видео. Что будет в родзале?
Зная из умных книжек и статей про внезапность начала родов, отхождение вод и прочие естественные процессы, мы с мужем заранее собрали два объёмных пакета в строгом соответствии со списками, выложенными в сеть заботливой незнакомой мамочкой и именитым гинекологом. Списки незначительно отличались, дополняя друг друга и внушая будущей роженице уверенность в своих силах, и гарантировали индустриальную поддержку. Пакет на роды и пакет после родов. Там были пеленки, чепчики, памперсы и еще десятка с три полезняшек. Спешить было некуда, старались продумывать всё.
Тем временем, плод увеличивался в размерах, а вместе с ним и мой живот. Было уже ровно 40 недель, а ребёнок давал понять, что ему хорошо там внутри, и покидать сей уютный дом добровольно он не собирается. Он дрыгал ножками и ручками и отчаянно упирался головой в мой мочевой пузырь. Муж гладил живот, разговаривал с ним, и малыш затихал. И однажды, светлым майским вечером, когда все сроки, по моим подсчётам, прошли, мы решили ехать в роддом. Сами. Точнее, идти. Потому как совсем недалеко, напротив нас, подумаешь, дорогу перейти.
Приняли нас по-деловому сухо и неприветливо, понятное дело, люди на нервной работе, вечер, устали все, поэтому мужа попросили оставить мне баулы и идти домой. «Всё равно вы здесь ей не нужны» — сказала дежурная акушерка. Как это не нужен?! А как же «и в горе, и в радости?» Во мне всё кричало от возмущения и, признаюсь, я сильно занервничала. «Прощайтесь и будем оформляться». Муж чмокнул меня в шею, обнял, ободряюще улыбнулся и, заметив вселенскую тоску в моих глазах, обещал звонить по три раза на дню.
При оформлении я робко заявила, что желаю присутствия мужа в родах. Акушерка уставилась на меня и смотрела секунд пять не мигая. «Я читала, что это разрешено у вас. Или нельзя?» — прервала я сгустившееся молчание. «Можно» — сказала она. И вздохнула (вздох мне не понравился). Потом поставила галочку в соответствующей графе, спросила, выбрала ли я врача и акушерку, я назвала фамилии, которые рекомендовала мне недавно родившая знакомая.
Утром пришёл мой доктор, мужчина приятной наружности и деликатного обхождения. «Это вы, которая с мужем рожает?» — подмигнул доктор. Я поняла, что стала местной достопримечательностью.
Я как ответственная, чрезвычайно начитанная и не очень молодая (а по версии официальной гинекологии –старородящая двадцати восьми лет от роду) мать искренне желала только естественных родов, точно в срок, без стимуляции и чтобы никаких там эпидуралок – вот ещё – всякую химию колоть! Но проходит неделя, и «эта возрастная из десятой палаты всё никак не зарожает». «Ну и чего мы не рожаем?» — строго спросил врач при очередном обходе, чутко прикладываясь волосатым ухом к моему гигантскому арбузу через допотопный деревянный стетоскоп. «А я знаю?» — с вызовом отвечала я, постепенно впадая в отчаяние от того, что перехаживаю уже неделю. Вот муж придёт, разберется тут со всеми, зло думала я. «Готовься, завтра в 9 утра будем рожать». Как завтра? Значит, всё-таки стимуляция? «А муж?» — пискнула я. «Пусть приходит заранее».
Ночь я спала плохо. От слова совсем. Сердце колотилось, воздуха не хватало. Как-то уж лучше бы внезапно, чем так, будто перед казнью. Картины рисовались разные, и сплошь пророческие.
Утром, когда раньше назначенного времени, после всех необходимых подготовительных процедур я была в родзале, уже с проколотым (по ошибке, чужим врачом!) пузырем, я увидела мужа в белых одеждах. Он входил в эту обитель женских страданий как добрый ангел, несущий свет и покой. И мне сразу стало легче и спокойнее. И персонал роддома изменил оттенок обращения ко мне. Не знаю, может, и показалось.
Мой доктор пришел ровно к девяти, тихо и непрофессионально изрыгнул проклятие в адрес торопливой коллеги, варварски покушающейся на чужие пузыри. Заметив мужа, поздоровался за руку, одобрил его внешний вид с точки зрения санитарно-гигиенических инструкций. В зал зашел пожилой анестезиолог с чемоданчиком. «Обезболиваем?» — «Нет-нет, я буду сама!» — «Ну, сама, так сама». В руку мне вкололи окситоцин, стимулятор родовой деятельности, через непродолжительное время пошли мощнейшие схватки. После первой я улыбнулась мужу и сказала «Перетерпим». Муж сопел и тер мне поясницу, отвлекал от главного процесса ужасно смешными анекдотами, наверное, специально готовился. После второй я сильно засомневалась в высоте своего болевого порога, но вслух произнесла: «Больно, но терпимо». Муж стал напоминать мне о технике дыхания. После третьей я взмолилась о пощаде, и воззвала к достижениям современной медицины.
Чемоданчик улёгся у моего изголовья, и в ход пошли один за другим ломающиеся наборы для анестезии. К тому времени схватки уже повторялись через каждые две минуты, и я знатно вопила непечатности, забыв о приличиях и о своем намерении пережить это испытание тихо и достойно, как подобает леди. Но вот чудо свершилось, и через четвертый по счету набор в измученный позвоночник начало поступать волшебное зелье. Схватки не прекратились, но стали ощущаться словно сквозь мягкий плотный туман. Я расслабилась и ненадолго заснула. Муж по-прежнему не терял присутствия духа и даже умудрялся документировать процесс при помощи фотоаппарата.
Но прошло уже пять часов, а раскрытия было на два пальца. Живот без воды потерял форму шара, и выпукло проступили контуры тела ребенка. Стало ясно, что сама я не рожу. «Едем в операционную. Подписывай согласие» — врач подсунул бумажку. Муж ободряюще кивнул. В очередной раз поразившись силе духа моего супруга, я рыдая подписала, ощущая движение иглы от капельницы в кисти. Далее от меня уже ничего не зависело, единственное, о чем я тихо сожалела, что в операционную, конечно же, не пустят мужа.
И вот встала проблема. Дело в том, что ниже пояса моё несчастное тело матрёшки было практически обездвижено из-за наркоза, а как-то нужно было залезть на каталку. И тут персоналу внезапно пригодился муж. «Берите её за ноги» — скомандовал врач. И меня перекантовали сперва на каталку, потом с каталки на ужасно узкий операционный стол. Медсёстры восхищенно внимали происходящему. Видимо, за эти самые заслуги супругу разрешили остаться в операционной и наблюдать процесс. Или они просто в спешке забыли его оттуда удалить.
Чем хороша эпидуралка, или «перидура» на кесаревом сечении, как говорят врачи. Она обезболивает только нижнюю часть тела, женщина остается в сознании, что позволяет врачам контролировать ее состояние, ну и сама она таким образом не «проспит» важный момент своей жизни. Ура! Мы увидим, как достанут нашего малыша! Но не тут-то было. Перед лицом пациентки вешают экран из простыни, из искренних гуманных побуждений. Отгораживают её, чтобы не стремилась ненароком руководить процессом или паниковать от вида крови. Я не боюсь крови, но в состоянии слегка измененного сознания (то ли наркоз тихой сапой добрался до мозга, то ли банально стресс) мало ли что может померещиться.
Муж смотрел, как режут, пытаются достать голову, которая не лезет, увеличивают надрез, тащат ребенка, он действительно крупный, я слышу, как они это говорят, я чувствую момент извлечения сквозь плотный туман, никакой боли, только чувство облегчения и волнение. Я знаю, что должна услышать плач, но его нет. Что-то синюшное быстро проносят позади моей головы, я стараюсь изогнуться, чтобы увидеть. И все молчат. И муж молчит. Вечность. Слышу кряхтенье и громкий плач. Слава Богу! Потом голос операционной сестры: «Мамочка, целуй пяточки» — и подносят ко мне ребёнка пяточками, к которым я прикладываюсь ужасно сухими губами… «Уже шьют» — успокаивает муж, пристроившийся у меня в головах. Нет, за руку не держал, не мог, потому что обе руки распяты на капельницах . Гладил по голове, была ли на мне шапочка, не помню… Помню, что стала плакать от счастья. Операция длилась 25 минут. 14:20. Сын. Вес 4600. Все стали поздравлять новоиспеченного отца с богатырем, а меня с крепкими нервами мужа, а я благодарила врачей сквозь обильные слёзы.
Нужно ли говорить, что я невероятно признательна мужу за то, что он был со мной в этот нелёгкий и, прямо скажем, жуткий момент. Он, в свою очередь, считает это естественным мужским поведением. Что ни говори, а я уважаю такую позицию.