Дворовое детство

Лёля Тарасевич — один из самых любимых постоянных авторов портала «Наши Дети». Вы часто видите её тексты на страницах журнала. Иногда это личные заметки (грустные или веселые), иногда серьезные статьи с практическими советами и полезной информацией. Лёля — психолог и мама шестилетнего Матвея, которого после развода воспитывает одна. Именно поэтому её взгляд на воспитание очень интересен. В нём есть и профессиональные знания, и непростой жизненный опыт. А еще — много-много любви к ребёнку и неизменное чувство юмора. Если вам нравятся тексты Лёли и хочется познакомиться с ней лично, скоро у вас появится такая возможность. 14 апреля в 11.00 в Москве по адресу улице Народного ополчения 11 пройдет семинар-встреча с Лёлей Тарасевич. Тема встречи — «Дети в разводе». Зарегистрироваться для участия в семинаре можно, отправив личное сообщение. А для тех, кому неактуальна тема встречи, предлагаем новый текст Лёли. Дворовое детство — помните, как это было? Хотите такого детства для своих детей?

Я тут заодно со всеми страдала и плакалась от того, что исчезла дворовая культура у детей. Во всяком случае, у московских. Не бегают по гаражам, не лазают по заборам. Щенков лишайных не трогают, котят не спасают, не гоняют наперегонки на великах.

Ещё бы не плакаться, ведь именно во дворах мы учились драться до крови, мириться через минуту, убиваться на стройках, нести покалеченных товарищей на руках. А закапывать секретики под бутылочным стеклом? А в фантики играть? Узнавать про секс, наблюдая за дворнягами, про курение, подбирая бычки, про мат от соседского дворника. Хотели ходить в школу, как старшие братья Катьки из сорок восьмой. Не шли на обед, потому что «потом не выпустят». Кричали под окнами «Крис-ти-нка! Гулять выйдешь?». Заходили гурьбой, толпились на пороге, «тёть Марин, попить можно?».

Наши же даже в магазин с трудом ходят. С продавщицей двух слов не свяжут! Тьфу!

Вышли мы тут с Матвеем на прогулку. Всё к той же школе, где зимой горка. Зимой-то, может, и горка, а в марте проплешины травы на склонах и унылые пейзажи вдоль замусоренных заборов.

Навстречу идёт соседский мальчишка. Толик. Такой же унылый, как мартовский пейзаж. В куртке не по росту, обуви не по погоде. Руки в рот засовывает по очереди, потому что без перчаток. Греет он их там. А руки в цыпках, под отросшими ногтями грязь. Сразу видно, что Толик из неблагополучной семьи. В благополучных, даже если бедных, другие дети.

— О, привет, Матвей! На дерево полезешь?

Матвей, висящий с этим Толиком на соседних ветках, ярко выделяется своим норвежским комбинезоном и непромокаемыми перчатками на застежках. Так ярко, что мне становится даже немножко стыдно. Мол, в Африке дети голодают, а вы тут фуагру жрете.

Но дети как будто не замечают фуагры и резвятся на дереве.

Будем честны до конца, Толик мне не нравится. Не нравятся руки в цыпках, не нравятся попытки сорвать кормушку, пока я отвернулась, не нравятся разговоры, изобилующие жопами, письками и пуками.

Но ещё я понимаю, что Толик никому не нравится. Ни его учительнице, с которой я не знакома, ни консьержкам в подъезде, ни даже собственной матери. И с каждым годом Толик будет ещё больше таким ненравящимся. Просто чтобы выжить. Повзрослеть, послать всех куда подальше и закопать поглубже все свои комплексы. Поглубже внутри себя.

Наверное, самое сложное, в профессии психолога — принять тот факт, что ты можешь знать, но не можешь помочь.

Не можешь купить всем куртки по размеру и обувь по сезону, усыновить каждого «толика» вместе с двумя братьями или рассказать его пьющей матери, что не надо пить.

Единственное, что можешь — просто не выразить, что он тебе не нравится. Спрятать в кармане свою нелюбовь и не вытаскивать ее на свет. Хотя бы до конца прогулки.

Толик подбирает веточку и засовывает в рот.

— Я курю, — с вызовом говорит он в пространство.

Пространство на сегодня — это я, которая обязана сейчас отругать, сказать, что семилетним детям так не положено и пообещать рассказать всё матери. Но у меня задача молчать. Во-первых, мне искренне интересно понаблюдать за дворовым Толиком, во-вторых, за тем, как моему одомашненному Матвею с ним будет. Ну а в-третьих, я очень хочу сдержать в кармане своё «не нравится». Поэтому молчу.

У Матвея падает перчатка:

— Мам, подай, пожалуйста.

Я наклоняюсь и тут же рядом падает пережеванная веточка:

— А у меня сигарета упала, подайте, пожалуйста.

Толика не устраивает мое молчание, ему нужен открытый конфликт. И он умело загоняет меня, тридцатитрехлетнюю тетку с тремя высшими в угол. Как котёнка.

— Сигарету не могу. Да и на сигарету не очень похоже. Скорее на соску. Соску подать? — я кручу слюнявую палочку в руках. Матвей смеётся над соской. — Или выбросить?

— Ну давайте соску, — недовольно бормочет ребёнок. Ведь он же всего лишь семилетний ребёнок, он сам не умеет выкручиваться из перевёрнутых ситуаций. Он не знает, но я тоже росла во дворе, с драками, стройками и заборами. Лазала выше мальчишек и обгоняла их на велике. Я умею общаться на его языке.

Я засовываю «соску» ему в рот с умилительным «агу-агу».

— Я снова курю! — тут же кричит Толик, пытаясь отыграть партию. Но только мой Матвей знает, что он не курит. Я знаю. И он сам знает. Сигарета через пять минут превращается в зубную щётку, в эскимо на палочке, а вскоре вообще выбрасывается за ненадобностью.

Потом Толик ненароком узнает, что у Матвея есть маленький вентилятор.

— А отдай его мне!

Зачем? — удивляется Матвей.

И дальше начинается трагикомедия в нескольких действиях.

— У меня младший брат, ему такой вентилятор позарез нужен.

— Да, я понимаю, но мне он тоже нужен.

— Ты ж сказал он не работает. А я его починю.

— Да там же только батарейки поменять, я сам могу.

— А у меня к нему моторчик есть. Давай ты мне вентилятор, а я тебе моторчик?

— Так зачем же мне твой моторчик для вентилятора, если я сам вентилятор тебе отдам.

— Так тебе дедушка ещё подарит!

— Вот когда подарит, я смогу один тебе отдать. А пока не могу.

Толик пытается договориться, прикрыться братом, потом отсутствием денег, прибегает к запрещённым методам и даже злится. Он бы с удовольствием вмазал Матвею за то, что тот не готов отдавать игрушку, но я хоть и молчу и вообще типа уперлась в свой телефон, но всё-таки слишком близко.

Мне нравится уверенность сына в том, что он в своём праве. Он не юлит, не боится, не пытается угодить или вступить в конфликт. Он просто черпает силы из напитанного детства. Из сильного тыла.

Да, делиться хорошо. Да, слабым надо помогать. Но умение отстаивать свои границы при жестком напоре — не менее важный навык, а благотворительность я ему другими методами покажу.

— Справится, — тихо шепчу я сама себе, — уже справляется. Мой одомашненный ребёнок.

Мы совершаем променад вокруг школы и собираемся в магазин. Толик, наконец, отчаливает домой. Да-да, именно так:

— Ну всё, я отчаливаю! — рукой махнул и потопал к дому в своей обуви не по сезону.

Я смотрю в спину удаляющемуся Толику и вижу, как уходит с ним дворовая культура. Ну что, Лёль, ты будешь по ней скучать? По секретикам под стеклом, игре в фантики и лазаньям через заборы?

Поворачиваюсь к сыну:

— Ну как тебе прогулка?

— Смешной этот Толик, мам, своеобразный. С ним весело. Только вот очень много слов использует таких… интимных.

— Справится, — снова думаю я, — уже справляется.

Наверное, так оно и есть: детство наше было смешное, своеобразное, было весело. Только слов мы использовали много таких… интимных.

Хорошее было детство. Только хочу ли я такого же своему ребёнку? А вы своим детям?