Деньги улетают прочь, мы покупаем десятки бессмысленных вещей, которые ребенок никогда не оценит так, как обещают продавцы и покупатели, а в придачу к ним приобретаем привлекательнейший бонус — иллюзию. Иллюзию потребительской конвертации любви, ценную потому, что очень страшно вначале, что вот ты беременна, что ты теперь мать, мама или (что еще больше щекотит нервы) мамочка, — а чувства, которые ты испытываешь к беременности, к этому скоплению клеток и надежд внутри себя, совсем не похожи на то, что массовая культура приписывает твоему новому статусу.
Они сложнее, глубже и неоднозначнее всего того, что принято считать любовью. А поскольку внешний мир не унимается в своих торопливых и навязчивых попытках сделать из нас «мамочку», внутри появляется комплекс вины: я что, неправильная?
Природа беременности делает из нас птиц, которые вьют гнездо так, как чувствуют и могут. Не давили бы на нас, мы бы и сами купили то немногое, что нужно в первый год жизни младенца: несколько боди, комбинезонов, защитного чехла для телефона (мой айфон, к примеру, без такой защиты утонул под направленной струей переработанного дочерью молока). Но эту древнюю внутреннюю — и правильную — архитектуру пытается безжалостно стереть общество потребления, заменив естественное гнездование вещизмом.
Коммерсанты и их полезные помощники в виде свекрови, блогеров или еще кого спекулируют на теме любви к ребенку, как черти. А внутри все клубится это сильное странное чувство, эмбрион любви, зреющий вместе с самим плодом.
И когда мы блюем с утра; когда видим, как живот искривляется, и кажется, это нечто изнутри порвет сейчас его и возникнет Чужой; когда все время голодно, но тошнит при виде еды; когда уже снова хочется писать, пока еще сидишь на толчке; когда снится, как рожаешь кота, или думаешь, на какой хрен нужно тереть соски вафельным, господи, полотенцем, и вдруг вообще мои сиськи лопнут, — то так соблазнительно взять и сказать в ответ на очередную рекламу (или совет) о какой-нибудь погремушке за несносную цену: окей, да, вот это любовь. А паровой стерилизатор латексной пустышки с прорезывателем в виде зайца — это любовь восьмидесятого уровня. Значит, я могу не чувствовать себя виноватой в том, что мне непонятны мои ощущения. Значит, я могу скрыть от себя то, что они не превращаются сразу в любовь и — не должны. Я могу проигнорировать, что любовь придет потом, и вовсе не обязательно даже в день рождения ребенка. Ведь я покупаю ее. Я покупаю не анатомическую ванночку и не малофункциональную люльку, я покупаю любовь.
И порой мы хотим купить все, чтобы наша любовь была больше. Мы же «мамочки», а есть ведь и следующая ступень — «хорошая мамочка», будь не ладна эта система статусов.
А циничные продавцы, навязав, удовлетворяют этот спрос: тысячи мишек и слоников, вот эти таблеточки, витаминки, бандажик-вам-необязательно-но-лучше-купить, шапочки, полотенчики, пеленочки, контейнер и запасной контейнер для пресловутого стерилизатора, ковричек, подставочка, сортер, погремушка-развивашка, аа, ааааа, аааааааааааааа.
Ребенок (да и сама жизнь) отнесется к этому снисходительно, но безжалостно. Большую часть вещей, которые нам предлагают как совершенно необходимые, полезные и развивающие, он в лучшем случае проигнорирует. Он маленький посетитель Вудстока, его прет от ложки и травинки. От крышки. Его штырит от прикосновений и звуков, от бликов и ароматов.
Большой вопрос, например, — при грудном вскармливании, по крайней мере, — нужна ли в первый год кроватка. Обе моих дочки и все — да, все! — дети друзей в основном игнорировали существование кроватки, ее смысл сводился к тому, что там можно было на несколько минут оставить ребенка, чтобы сходить в туалет или дерзко принять душ.
Или, к примеру, вместо супердорогих, суперодобренных и суперправильных в целом прорезывателей мои дети всегда предпочитали грызть крышки на бутылках «Боржоми»…
Итак, что вместо дорогой искусственной фигни? Какая фигня истинная?
Потрогать шерсть и шелк, бархат и коврик для суши, то самое вафельное полотенце и драные джинсы. Пошуршать упаковочной бумагой или бумажным пакетом (и не бумажным тоже можно — нет, ребенок не задохнется, как только возьмет его в руки). Понюхать апельсины и ромашковый чай, тюльпаны и лаванду, пирог с корицей и имбирный лимонад. Увидеть блики от фольги, новогодних гирлянд, свечки (нет, ребенка не поглотит пламя сразу, если поднести его к свече). Попихать подвешенные над кроваткой колокольчики, подергать ленты, пнуть как следует самодельную зебру с шуршащими крыльями (мобиль с мишками, одетыми в бабочек, летающими под шум волны, с проектором, освещающим потолок листиками и звездами, всегда был исключительно моей любимой игрушкой — только младшая дочка несколько раз давала ему шанс, но не более того). Выковыривать рисунки из простыней, татуировки с кожи. Греметь ложками, рвать бумагу и мамины волосы, выкидывать из ящика открытки, ползать по открыткам, рвать открытки, запихивать куски открыток в ящик. Шуметь маракасами, созданными из пустой бутылочки из-под йогурта, заполненной на четверть рисом или фасолью. Засовывать в эту фасоль пальцы, как Амели. Смотреть на себя в зеркало. Делать совместные селфи. Переползать препятствия из родительского живота и подушек. Рисовать — в эру прикорма — едой на столе и на себе: маски из пюре индейки были в нашей семье хитом. Танцевать на маминых руках под самые безумные миксы AC/DC и саундтрека к «Троллям». Старые провода, старые пульты, старые телефоны — о, ни один игрушечный телефон, пульт или компьютер не заменят оригинальных прототипов. К счастью, мой компьютер смертельно сломался незадолго до рождения дочери, и она радовалась возможности поработать так же, как и я — неподдельно.
Сейчас, оглядываясь на то, как развивались с годами предпочтения моих детей, научившись у них самих этому списку классных вещей, я понимаю, что отдала слишком много денег на предметы, которые, как меня убеждали рекламодатели, продавцы, само устройство детских магазинов, многих публикаций о детях, манера говорить о детях, вся эта аура контроля и соответствия, которая окружает тему беременности и новорожденных детей, — все это было вовсе не нужно. Только книги вечны, это и младенцу лучший подарок, их никогда не бывает много, и они по-настоящему волшебны.
Вот и покупала бы их в десять раз больше. А еще — потратила бы больше на массаж, на кино и кафе, и вообще — приобретала бы то, что хотела купить, а не должна была, как говорило общество потребления. Лучше, скажем, сразу купила бы вина и основательно бы его упаковала — есть в моей семье такая традиция, купить бутылку ребенку и подарить, когда ему стукнет 18.
Лучше скопила бы на терапевта, который может понадобиться при кризисе трех лет (а еще двух и четырех), или создавала бы потихоньку стабфонд для оплаты услуг бебиситтера — потому что самый нужный для мамы товар — это подзарядка, и она слишком многолика и субъективна, чтобы продаваться в виде какого-то предмета в популярном интернет-магазине, а в основе ее — время для себя.
Когда мои дочки подросли — сейчас им четыре с половиной и два с половиной — они стали самостоятельно выстраивать отношения с коммерсантами, и хоть на них нападает то и дело консьюмеризм, они довольно чутки к собственным потребностям. Они создают свой мир по пазлам. В нем не хватает, черт возьми, принцессы Селестии, но зато есть две Искорки. Есть куклы-вампиры и оборотни, но никак мы не найдем горгулью, и я готова многое за нее отдать — уж точно все те деньги, которые потратила на то, что мне предлагалось считать «любовью к малышу», когда достаточно было купить лавандовый крем для ног, которые постоянно пухли, нарыдаться всласть и сказать про себя им всем: руки прочь от моего гнезда, стервятники.
Талантливый и по-настоящему свободный музыкант и мама Аманда Палмер как-то призналась, что после рождения сына умышленно ничего не читала о детях, чтобы не заглушить свой внутренний материнский голос. Нужно было чаще ее слушать. И еще чаще — себя и двух своих хиппарей. Дженнис и Джоплин моей души.