И как они справлялись без психотерапии, наши бабушки? "Да никак," - ответила бы моя покойная бабушка, если бы была жива и знала, что такое психотерапия. Депрессия вдов, травма привязанности осиротевших в войну детей и посттравматическое расстройство у вернувшихся с войны ветеранов - никто и слов таких не знал. Вот так - все, что сейчас попадает в сферу внимания врачей и других специалистов "малой психиатрии" было, а названий тому, что происходило с людьми, и не давал никто. Некогда про это думать было. Восстанавливать жизнь по крупицам, дома по кирпичикам, реанимировать семьи, выживать в послевоенном мире - это было важнее, чем все остальное. Эмоции? Чувства? Все потом. Слезами горю не поможешь. Поэтому кому совсем невмоготу было "лечились" водкой и самогоном - сначала облегчение, а потом обрушивалось как лавина и погребало под собой. Кому чуть получше было, стремились все держать под контролем. Детей - в ежовые рукавицы. Деньги - под матрас или в сберкассу. Ягоды - только на варенье. Огурцы - в рассол. Грибы - на зиму. Курица - на новый год.
Паническое расстройство? Генерализированное тревожное расстройство? Не смешите. Нет таких букв в этом слове. Все гипертония проклятая. И стенокардия. "И-щемия - это когда сердце щимет" - называл мой дед ишемическую болезнь сердца. Но лечиться времени нет, в будни работа, в выходные дача. Магнезии там укол для сбивания давления - скорая приедет, сделает. А сердце - ну что, нитроглицерин под язык, и дальше работать надо. Вот если с инфарктом скорая заберет, тогда больничный, капельницы, инвалидность, не дай бог, лучше помереть сразу. "Вы меня, внучата, если со мной инсульт какой приключится, уж не мучайте, не хочу как дядя Сергей одной рукой с жизнью управляться," - просила бабушка.
Хоронили мы ее холодной зимой. Инсульт, конечно. Три недели после инсульта пожила, ела кашу с ложечки. Называла свою дочку, которая ее кормила, "мама". Только эти три недели и дала бабуля о себе позаботиться. Всегда все сама, все на себе. Плакала лишь однажды, когда уезжала из Грозного, бросая дом, отнятый новой войной. Раздавая жирных, холеных, мохнатых кролей по соседям. Нет, не тогда плакала, когда раздавала. Уезжала с сухими глазами. Когда приехала в Крым, в новый дом, в новые чужие еще стены, в новое село с незнакомыми людьми на улицах, обняла себя двумя руками и завыла. Не могла успокоиться, не спала два дня. Забрали их с дедом родители к себе. На реабилитацию типа. Погостить, освоиться с новой обстановкой. Пытались развеселить, говорили, что все к лучшему. Что Крым - это не хуже Кавказа. Внуки опять же, рядом. Иди, Светка, сыграй бабушке на пианино.
- А что сыграть тебе, ба?
- Да что ты умеешь. Вальс играй.
- Ну что, ба, как тебе вальс?
- Да сложный какой-то. Как под него танцевать? Другой давай.
- Ну вот, этот получше?
- Все вальсы какие-то не родные. Если бы тут помедленнее, а тут побыстрее. А тут припустить.
- А что, танцевала вальсы?
- Как же без танцев? В деревне мы и вальс плясали, и польку, и краковяк. Под конец танцев уже все парами расходились.
- Нам про такой танец в музыкальной школе не рассказывали. Но я ноты поищу.
- Ноты! У нас музЫки без нот играли. Вот так им напоешь, они подхватывают.
Бабушка начала напевать, отстукивая ритм ногой, похлопывая по колену рукой. Я подхватила ритм и гармонию. Войлочные тапочки вдруг легко вскочили на пол, подхватили бабушку и она, круглая и гладкая, вдруг ожила, глаза зажглись, плечи расправились.
Я не сдержала обещание. В скромной библиотеке сельской музыкальной школы не оказалось ни одного краковяка. А до эры интернета оставалось еще минимум 10 лет. Но бабушка с дедом уехала к себе в новую жизнь в новое село, повесила ковер на стену, застелила покрывалом диван, стала печь хлеб, варить варенец, жарить сырые семечки и продавать их в бумажных кулечках у магазина - не столько для прибыли, сколько для налаживания социальных связей, как сказали бы мы сейчас. Когда мы приезжали к ней всей семьей, она накрывала щедрый стол. А в конце застолья обязательно она заводила песню. "Хасбулааат удалоооой, бедна сакля твояааа...". Мама и папа подхватывали, пели честно, во все горло. Потому что можно тогда списать заблестевшие глаза и покрасневшие веки на усердие от пения. А мы с братом подвывали на припевах. Потому что слов не знали, из-за стола все равно не выйдешь, пока строгий дед не отпустит. Зато наши голоса звучали красиво. И дед, если выводить про Хасбулата особенно жалостливо, расчувствуется и сунет каждому в карман по смятой купюре на конфеты.
Сейчас я каждый раз вспоминаю это смешное слово - краковяк, когда думаю о том, как много стресса испытывают люди, сами не осознавая этого. И как много механизмов для преодоления этого стресса формировали люди из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. Танцы - движение, касание друг друга, игра, азарт - всегда сопровождали человека. В танце люди учились следовать предписаниям - строгим фигурам, запретам и разрешениям, и самовыражаться - хитрые коленца выделывать, лицом и телом играть. В танце люди находили себе пару, создавали семьи, праздновали. Люди пели - хором, объединяясь для того, чтобы ощутить голоса других и свой собственный между ними. Пели, работая, пели на отдыхе, на празднике, в церквях, в окопах, на похоронах, в одиночестве, чтобы выразить печаль или радость, пели ребенку, чтобы усыпить, утешить или развлечь.
И пока пение и танец не стали окончательно уделом профессионалов, они все еще являются мощным средством для самоисцеления. Как часто я слышу "Нет, я не буду танцевать, я не умею" от людей, которые пришли развлечься в клуб, а вовсе не на сцену Большого театра. Как часто я вижу людей, которые конфузятся при хоровом исполнении, например, гимна, ведь им стыдно, что они "не умеют" петь, а молчать в таких случаях как-то некрасиво. Мне кажется, что-то сломалось, когда обучение танцу и музыке переместилось исключительно в руки профессионалов? Вдруг оказалось, что из подвижных и пластичных мальчиков вырастают мужчины, которые не умеют танцевать, потому что их не учили, ведь "папа хотел, чтобы я занимался мужским делом - боксом". А из музыкальных и голосистых девочек вырастают женщины, которые боятся открыть рот, потому что "учиться вокалу - это несерьезно, в жизни надо заниматься чем-то полезным". Стыд за то, что я делаю что-то непрофессионально, закрывает для многих такие важные сферы самовыражения, как танец, музыка, рисование, театр.
И вот что я часто наблюдаю, как психотерапевт. Взрослые люди, исцеляясь в процессе терапии, часто вдруг обнаруживают в себе неистребимое желание танцевать, лепить из глины, записаться в хор или обучиться вокалу, рисовать, лицедействовать, вырезать по дереву... В любом возрасте. С любым состоянием здоровья. Вот и я сейчас ищу место, где меня научат танцевать краковяк. Надо же понять, что моя бабушка в нем нашла?