В восьмидесятые в соседнем дворе гуляла Лидочка. Девочка была нездорова: целыми днями она качалась на качелях и улыбалась. Улыбались даже ее глаза, с характерным для этого синдрома разрезом.
Лидочку все любили: невозможно было не любить человека, который умеет так улыбаться.
Мы, детвора, ее раскачивали, совали ей игрушки, покупали мороженое из «своих» денег. Хотя она бы и без всего этого нам улыбалась, я уверен.
Проблемы у неё были только с местными алкашами, да даже не у неё с ними, а у них с ней: они не могли простить ей улыбку. Алкаши собирались неподалёку в палисаднике, на «точке».
— Лидка, а ну-ка улыбнись! — кричали они ей, и она улыбалась, потому что улыбалась она всем. Она улыбалась, а они гоготали. У них это был такой аттракцион.
Мы не понимали, а наши бабушки на лавочке возмущались. Как-то они пожаловались участковому. Когда тот заявился на «точку», алкаши начали горланить, мол, ничего ты с нами не сделаешь, ты при исполнении. Участковый подошёл к Лидочке на качелях и стал ее качать, и со стороны казалось, он не знает, что делать. Но он знал. Вечером после смены участковый вернулся без милицейской формы и отметелил двоих. Остальные разбежались, по-паучьи перебирая тонкими ножками.
Правда, это не помогло. В том палисаднике собирались представители худшей породы алкоголиков — той, что уже допилась до злобы на весь мир. Оттуда в люди не возвращаются.
Когда Лидочка ушла из жизни, качели во дворе ещё долго пустовали: никто из нас не решался занять ее место. А один мальчик, самый маленький, раскачивал пустые качели, объясняя, что Лидочке бы понравилось.
О Лидочке вспоминали потом ещё долго. Даже сейчас, через сто лет наших персональных одиночеств, кто-то из старожилов ее обязательно припомнит, если завести о ней разговор. Так отливает от берега море, оставляя ракушку с собственным голосом внутри.
А те алкаши в палисаднике исчезали незаметно, как мыльные пузыри.