У мамы было платье. Длинное, до икр, облегающее сверху и волнами подол. Глубоко болотного цвета и в крупный горох. Крупный белый горох.
- Ну как я? - выплыла мама из комнаты в обновке. Она долго «гонялась» за тканью. Потом шила у портнихи, сажала по фигуре, бегая на десятки примерок. И вот сшила. И теперь спрашивает «как».
А мне лет 12. Я не понимаю ничего про «гоняться за тканью» и про портниху. Для меня портниха - это утомительно, скучно, жарко, неудобно и ой, укололи. А лучшая одежда - джинсы. Желательно такие, чтоб резинка от трусов максимально вылезала из-под них к подмышкам.
- Цвет детской неожиданности, - резюмирую я, - в нем лягушку на празднике изображать.
- И ещё этот горох, как в деревне. Такой никто не носит уже лет двести, с тех пор как крестьянскую повинность отменили, - говорю.
- Только не вздумай в нем ко мне на родительское собрание в школу прийти, ладно? - говорю.
Пубертатный возраст - это такой, когда категоричность, как ластиком, стирает с твоего чела все признаки вежливости, воспитанности и врожденного такта. Это время истин в последней инстанции и безапелляционного мнения. Которое обязано быть высказано, иначе это разрушает твою личность, ибо ты недоговариваешь, а значит врешь, а значит, как все. А ты не все, разумеется, ты понял, что такое жизнь. И что горох в эту жизнь ну никак не монтируется.
Я не помню, что сказала мама. Может, посмеялась, может, фыркнула, но точно не плакала надрывно, мол, родная дочь и как танком проехалась по моей мечте.
Но я больше не помню мамы в этом платье. Может, она его носила, но я не запомнила, или носила, но туда, куда ходила без меня. Мне очень хочется верить, что она его всё-таки надевала.
И вот прошло двадцать лет. Из всех маминых нарядов я почему-то помню именно это платье. Глубокого болотного цвета в крупный белый горох. Сверху облегающее, по подолу волнами. Я бы с удовольствием купила себе такое. И ходила на работу. И к сыну в школу на родительские собрания. Я бы выпархивала из гардеробной и крутилась перед зеркалом:
- Ну как я?
А сын бы подбегал и говорил:
- Мама, ты самая красивая!
Ему пока семь, а не тринадцать. Он ещё вежливый, воспитанный и с врожденным тактом. У меня осталось не так много времени, чтобы купить горох и носить что-то не цвета детской неожиданности.
И ещё я думаю, что до некоторых вещей надо дорастать.
До взрослых мыслей. До взрослых поступков. До взрослого молчания.
До понимания, что истины ты точно не знаешь, какой бы очевидной она тебе не казалась.
До осознания, что собственное мнение на то и собственное, чтобы носить его в кармашке, а не распахивать плащ и демонстрировать каждому зазевавшемуся в парке поздним вечером.
И ещё до взрослых платьев, под которыми не видно твоих трусов, натянутых до подмышек.