Начала выдавать сыну первые карманные деньги. Совсем немного, но на постоянной основе и без ограничений, на что тратить.
Ну всё, думаю, сейчас припомнит мне своё безрадостное несладкое детство и скупит всю жевательно-сосательную химию в радиусе километра.
Или вот эти жуткие наклейки, которыми ему нравится обклеивать свою постель. До этого-то он клеил липучие части от упаковок туалетной бумаги, а сейчас начнёт монстров, покемонов и прочих миньонов в мой дизайн привносить.
Или отвратительно липких лизунов в баночке. Помню, первый раз я по мамской неопытности подставила ладонь, а он туда этого лизуна вылил. Стою, гашу рвотные позывы, не знаю, куда эту гадость с рук стряхнуть. Фуууу. А он их сейчас как накупит, а я в этом фуууу буду жить от воскресенья к воскресенью, когда у нас денежные вливания случаются.
Короче, сжалась вся от предвкушения и выдала первые 50 рублей. Матвей положил их в специально купленный по этому случаю кошелёк и… забыл. Через неделю я снова выдала 50, он вежливо сказал «спасибо» и равнодушно добавил к старым деньгам новые. Спустя месяц я уже не выдержала и сама повела его в магазин с химозными вкуснятинами, клеющимися монстрами и лизунами в баночках.
— Мммм, прикольные, — сказал сын и недоуменно уставился на меня, мол, ты тут сметану искать собиралась или чего приперлись?
Так что пока у нас денежный эксперимент ограничивается накоплением, причём, на что именно копим и сами не знаем.
А тут шли по подземному переходу, а в переходе музыкант на гитаре бряцает. Не то, чтоб очень уж круто, но я всегда музыкантам кладу денежку: за то, что дарят настроение, расцвечивают унылые переходы в рок, блюз, джаз или просто в губную гармошку, за то, что несут музыку всем подряд, без разбора на свою и не свою аудиторию. Матвей уже знает, что, как бы мы ни спешили, я заторможу, отойду к стенке, открою кошелёк и положу в его ладошку мелочь, а он стесняясь и как-то бочком-бочком, спотыкаясь, как молодой оленёнок, подойдёт, кинет монетки в специальную коробочку, а музыкант, не прекращая играть, улыбнётся ему одними глазами, и он побежит меня догонять, а за ним побежит музыка — как будто спасибо, как будто именно для него.
И тут я тоже отхожу в сторонку, лезу в кошелёк, а там только пятитысячная купюра и ни одной монетки. Сумку облазила, карманы проверила — ну вообще нет никакой мелочи. Матвей ждёт, водит носом по кошельку, по сумке, по карманам — точно нет? Точно нет! Что же делать?
— Мам, у меня же мой кошелёк есть! И там монетки!
Открыл, путаясь в застежках и молниях, зажал в ладошке денежку и пошёл, ещё больше смущаясь к музыканту. Свои ведь несёт! Тот улыбнулся, как обычно, одними глазами, кивнул головой еле заметно, то ли в такт музыке, то ли Матвею. И сын побежал меня догонять, а за ним побежала музыка — как будто спасибо, как будто именно для него.
Я не знаю, что я делаю и как. Я не знаю, есть ли в том вообще моя заслуга. Но, кажется, у этого парня есть очень много хорошего в голове. И в сердце.