Облака окаменели. Потеряли свою эфирную подвижность. Небо засыпало розовым песком. Лепестки миндального дерева теплы, как печенье. На улице холодно, но согревает свет.
Греческий мясоед, “Цикнопемпти”, православные гекатомбы. Сегодня все греческие домашние жертвенники шипят и пенятся от стекающего на них горячего жира.
На решетке свиные отбивные: пухлые, внутри них запечатан прозрачно-розовый сок. Рядом плавятся бараньи ребрышки: на длинных твердых костях –– ровно вырезанные треугольники из густого плотного мяса. На вертеле млеет полтуши молочного ягненка. Свежий огонь сильно отдает солнцем.
Такис спрашивает посетителя, оглядываясь на решетку с отбивными (как бы не пересушить):
–– Что будете?
–– У вас бифштексы есть?
Такис изумленно воззряется на заблудшую душу, которая неизвестно как здесь оказалась.
–– Ты что, друг, вегетарианец?!
В мясной лавке ажиотаж. Мясник в щегольском кепи в еле различимую клетку и очках в тонкой оправе на длинном носу (вылитый Шерлок Холмс) говорит клиенту:
–– Если бы решал я, то взял бы ребрышки. Разрубил бы –– так, так, так (Шерлок Холмс азартно режет воздух на мелкие кусочки) и –– ничего мне больше не надо! Но, –– вздыхает он, как художник, не допущенный до холста и красок, –– решаю здесь не я.
–– Думаете, я решаю? –– в тон ему печалится покупатель, пожилой аккуратный господин в чистом светлом плаще. Показывает на обручальное кольцо. –– Она. Все она решает!
Помимо таверн в Афинах есть еще какие-то “кутуки”. Что такое кутуки, спрашиваю. Чем отличаются от таверны?
–– Это подвальчик. –– объясняет дядя Сулис, завсегдатай с 1967 года.
–– Нет. Кутуки –– это когда внутри бочки с вином. –– перебивает его Такис.
–– Да нет же, –– вмешивается жена Такиса Хариклия. –– Кутуки –– это когда нет меню. У меня сегодня салат, жареный сыр, баранья печенка, улитки и свиные отбивные. Что нести?
–– Все!
Сулис вспоминает детство. Рассказывает, как в 1950-м году, ребенком, упал в камин и сжёг ладони. Старая Аспасия спасла ему руки, сделав мазь из травы рекудья и собачьего калачика –– лекарств-то не было.
Сулис поясняет собравшейся вокруг него сорокалетней молодежи, как работает механика войны.
–– Коммунистов в гражданскую никто не любил. Ни армия, ни деревенские. Они отнимали еду, лошадей, в то время как люди с голоду помирали. Стоял у нас на дворе один их кассир. У него был мешочек с золотыми лирами. Ну, армейские его подстрелили, лиры забрали. Старая Аспасия пришла. Разозлилась. Занесла над его головой камень. А он лежит и говорит ей:
–– Убей и ты меня, бабушка!
Представляете, так и сказал! “Убей меня и ты, бабушка!”
Аспасия камень отбросила в сторону, заплакала и ушла. Хоронили его всей деревней. Если бы не деньги, человек был бы жив. Да... Кто ж так воюет! Есть же плен! Разве это люди? Но не все такие. Вот Аспасия. Вы на руки-то мои посмотрите –– чистые! А ведь были угольки.
Такис медленно переливает ципуро из огромной пятилитровой бутыли в “персональные” пол-литровые, из-под “Ред Лейбл”. На его фаянсово-белом гладком лбу выступили золотые, круглые, как монеты, капли пота.
–– Мы не все красивые, –– говорит он, поглаживая горячий от мяса живот. –– А жизнь –– это дорога. Устаёшь. Все всегда в первый раз. Естественно, случаются ошибки. Даже преступления. Но! Мы можем делать остановки. Давай выпьем, друг.
–– И что, это спасет нас от ошибок? –– с надеждой тянется к нему стаканчиком Сулис.
–– Нет. Но от ошибок можно отдохнуть.