У меня склочный характер и нервная работа. Правда, объяснить это кому бы то ни было я не могу, из-за толстенного слоя стереотипов, которыми обросла моя профессия за века своего существования.
Я работаю феей. Да-да, и нечего крутить пальцем у виска. Проблема в том, что люди вне профессии, как правило, находят разницу между феей и ведьмой, хотя на самом деле это одно и то же. Все зависит от того, что вы получили в итоге встречи с названным персонажем. Если конфетку, фигурально говоря, то это была фея. А если по морде, хоть бы даже и за дело, значит, ведьма. На самом деле, большая часть нашей работы состоит в восстановлении справедливости. Человек, делающий гадости соседям по планете, независимо от их видовой принадлежности, заслуживает наказания, а человеческий уголовный кодекс не предусматривает статей за, например, трепку нервов, занудство, нежелание добросовестно выполнять собственные служебные обязанности или неукротимое стремление учить жизни. Ну, вот мы и выравниваем ситуацию, и парочка безмозглых офисных куриц, отравляющих жизнь тихой работящей девушке, терпят сокрушительный крах матримониальных амбиций. А гиперактивная соседка, стремящаяся контролировать личную жизнь всего подъезда на том основании, что все кругом проститутки, независимо от пола и возраста, вдруг безответно влюбляется в крутого волосатого байкера, который, понятно, не въезжает, чего ей от него надо, и напускает на нее знакомого психотерапевта… Да, у нас довольно едкое чувство юмора, и справедливость мы восстанавливаем иногда весьма жесткими средствами, но это уж издержки профессии.
Но есть один аспект в нашей работе, который требует особого отношения. Каждый год в начале декабря миллионы взрослых людей вдруг обнаруживают, что не верить в Деда Мороза как-то грустно. С детьми проще, они, сколько бы ни притворялись, перестать верить не могут, потому что так устроены. Они больше знают о настоящей жизни, той, в которой есть мы, феи, и эльфы, и Санта Клаус и еще куча сказочного народу. И, сколько бы взрослые, намеренно или ненамеренно, ни расшатывали и ни высмеивали это знание, ребенок сохраняет его до тех пор, пока ему удается остаться ребенком. Хоть в самой маленькой степени. Хоть чуть-чуть. Хоть глубоко внутри…Так вот, Дед Мороз, Санта и прочие Иолупукки занимаются собственно детьми. А нам достаются внутренние дети тех, кто внешне часто выглядит взрослым.
На углу двух оживленных улиц зеленого южного города, лежащего в объятиях сине-бело-голубой короны гор, стоит длинный дом с башенкой. Одной стороной он тянется напротив сквера, окружающего Оперный театр, а другой – вдоль популярной улицы с кондитерской, кофейней и несколькими затейливыми магазинами. А на самом углу над его тремя этажами возвышается изящная башенка с ажурным балкончиком и сказочным шпилем. Внутри этой башенки жильцы дома оборудовали крохотные загончики, в которых держат разные ненужные вещи: старую мебель, которую почему-то жалко выкинуть, свернутые рулонами облысевшие ковры, бабушкины сундуки темного дерева, обитые металлическими полосками, содержащие давно забытые вещи. Одним словом, здесь хранят воспоминания. Ну, и , естественно, сюда же выносят в конце января искусственные елки, перетянутые специальными жесткими лентами и упиханные в громадные пакеты для мусора, и коробки с елочными игрушками.
Дело было много лет назад. У девочки Саши восьми лет от роду заболел маленький братик. Ну, как – заболел? Зубки у него резались. Саше было ужасно жаль братика, ревевшего в три ручья и пускавшего слюни. И маму тоже было жалко: уже которую ночь она не спала, сидела с малышом, качала его на руках. К тому же, стоял конец июня, начиналась жара. Даже в волшебном доме с башенкой было душновато. Словом, надо было что-то делать. И тут Саша вспомнила: когда она сама была совсем маленькая и однажды летом подцепила ангину, мама принесла из башенки коробку с елочными игрушками, и они вместе рассматривали их, аккуратно доставая из ваты и папиросной бумаги, в которую те были упакованы.
Это были не какие попало игрушки. На крышке высокой квадратной коробки Дед Мороз стоял рядом с роскошными санями и раздавал подарки столпившейся вокруг ребятне. Картинка была такая яркая, такая подробная, что ее саму можно было рассматривать часами: колокольчики на санях, окружающие маленькую площадь старинные дома с островерхими крышами, взрослые в удивительных, не-сегодняшних одеждах, елка с шарами, звездами и свечками. Даже запах у этой коробки был особенный: от нее пахло не пылью, не клеем, а подсохшими еловыми иголками и воском. И еще чем-то, заставлявшим вспомнить Сашины любимые Венгерские танцы Брамса – музыку, под которую она каждое утро просыпалась в садик, потому что папа считал, что музыки много не бывает. Венгерские танцы тоже пахли елкой, теплым воском и почему-то вишнями. Но главное было под крышкой. В квадратных гнездышках, выложенных ватой, аккуратно завернутые в полупрозрачную рисовую бумагу, лежали неимоверной красоты шары. Розовые, с блестящей изморозью. Нежно –желтые, с таинственно мерцающими звездочками. Бледно-голубые, покрытые невесомым морозным узором. Птицы из тончайшего радужного стекла с настоящими перышками. Разноцветные свечки в золотистых и серебристых прищепках, похожих на положенные набок еловые шишки. Нереальной красоты алая с золотом звезда – верхушка, такая тонкая, что, казалось, дунь – сломается. Ее даже в руки брать было страшно. И самые прекрасные, самые Сашины любимые, два колокольчика с хрустальными язычками – один малиновый, другой бирюзовый. Саша была совершенно уверена, что ангина тогда отступила не из-за уколов, полосканий и ингаляций, а просто волшебной силой этих невероятных игрушек. Так неужели же они не справятся с какими-то зубами?
— Ну, не знаю, — мама с сомнением покачала головой. – Стасик еще маленький, вдруг уронит, разобьет.
— Да я сама буду ему показывать! – Саша так загорелась собственной идеей, что ей просто не терпелось побежать в башенку за волшебной коробкой. – А если и упадет, так на одеялко же, на мягком не разобьется!
В башенке гулял ветерок, потому что в арочных окошках не было стекол, только сильно потрепанные жалюзи, сквозь которые полосами пробивалось солнце. Саша подхватила коробку и аккуратно, чтобы не споткнуться (коробка была немаленькая), спустилась по винтовой лесенке к себе на третий этаж.
Хотите верьте, хотите нет, но сеанс практической магии, как назвала это мама, вылечил малыша за полчаса. Завороженный мягким мерцанием и тихим хрустальным звоном, Стаська крепко заснул, впервые за несколько дней, а проснувшись, был уже, как всегда, довольным жизнью, веселым и любопытным карапузом с завидным аппетитом.
— Унеси-ка ты игрушки назад, в чулан, — сказала мама, — а то этот фрукт до них доберется. Подрастет к Новому году, тогда уж и порадуется.
И Саша понесла коробку назад, в башенку, это только взрослым могло прийти в голову обзывать ее чуланом.
Поднимаясь по винтовой лесенке, девочка не видела перед собой ничего, кроме коробки, во-первых, потому, что коробка, как уже говорилось, была хоть и не тяжелая, но большая, а во-вторых на этом уровне в башенке не было окон, отчего после ярко освещенной площадки третьего этажа казалось темновато. Саше оставалось пройти последний виток лестницы, когда дверца в башенку со скрипом открылась, и кто-то, насвистывая, начал спускаться. Ему тоже, видимо, было темновато, потому что он с разбегу врезался прямо в коробку. Саша взвизгнула и чудом удержалась на ногах, но коробка! Коробка выпала из ее рук и грохнулась на предыдущий виток лесенки! Даже не взглянув, кто там в нее врезался, Саша бросилась вниз.
Это был даже не ужас. Это было отчаяние. Такое острое чувство потери, которое Саша до этого испытала только однажды, когда снесли бабушкин дом. Не помогла вата, не помогла рисовая бумага. В коробке сияющей грудой лежали тончайшие осколки чуда. Саша опустилась на чугунную ступеньку и горько заплакала, поэтому далеко не сразу поняла, что ступенькой выше кто-то громко сопит.
— Я не нарочно! — сказал этот кто-то. — Я тебя не увидел! Правда!
Это был мальчишка. Незнакомый, точно не из этого дома. Длинный и тощий, в шортах до колен, белой рубашке с короткими рукавами и дурацком галстуке-бабочке. И со скрипичным футляром в руках.
Сашино горе было так велико, что у нее не было сил даже наорать на обидчика. Она вообще не могла говорить, ей не хватало воздуха.
— Я правда не хотел! Ну, хочешь, я пойду с тобой и скажу, что это я виноват?
— Дурак! – шепотом сказала Саша. — Это же было такое чудо! — и она снова заплакала.
Мальчишка попытался взять у нее коробку, но девочка вцепилась в нее и замотала головой:
— Уйди, дурак!
Он не ушел. Он увязался за Сашей, пришел вместе с ней к ней домой и объяснил Сашиной маме, что произошло. Мама вздохнула.
— Ну, хватит, Александра. Слезами горю не поможешь. В конце концов, никто же не умер, ничего не рухнуло, все живы-здоровы.
Но Саша никак не могла успокоиться.
Из кабинета вышел папа. Саша бросилась к нему и уткнулась в его пропахшую сигаретами футболку.
Папа всегда понимал Сашу лучше всех. Он сказал:
— Знаешь, Сашура (никто, кроме папы, никогда не называл Сашу Сашурой), поверь мне, это было не последнее чудо в твоей жизни. Их будет еще много. А это – ну, ты ведь никогда его не забудешь, правда? Вытирай глаза, пойдем в кафе, лечиться мороженым. А ты куда ? – грозно спросил он мальчишку со скрипкой. – Пошли с нами, косячник!
Они сидели на улице под полотняным навесом, ели Сашино любимое малиновое мороженое, и папа рассказывал, как они пойдут в горы, на Лунную поляну, и будут там смотреть на звезды, “а звезды, Сашура, это такая красота, которую ни разбить, ни потерять невозможно.” А потом, в августе, поедут на Иссык-Куль и по дороге увидят, как на рассвете озеро становится из серебряного розовым, а потом сказочно, неправдоподобно синим…
Мальчишка, которого, оказывается, звали Феликсом, деликатно молчал, а когда они уже подошли к дому, вежливо попрощался с папой и сказал:
— Саша, можно тебя на минуточку?
Папа уже вошел в подъезд. Мальчишка тихо и отчаянно сказал:
— Прости меня. Пожалуйста.
Саша посмотрела на него исподлобья, кивнула и побежала за папой.
Да, это была моя недоработка. Надо было успеть, а я опоздала… Ну, что же, и у фей бывают неудачи. Лето же было, новогодние чудеса казались далеко за горизонтом. Думала, до декабря что-нибудь устрою… И забыла. И да, феям знакомо чувство вины. Более того, именно у фей оно обычно перерастает в действие. Вот поэтому много лет спустя девочка Саша поднялась в башенку 29 декабря…
Здесь по-прежнему было темновато, но за прошедшие годы в башенку провели свет, и теперь на стенах были укреплены четыре слабеньких спота, а жалюзи на окнах заменили стеклами в пластиковых рамах. Строго говоря, Саше ничего не нужно было в башенке. Она не собиралась наряжать елку. И вообще встречать Новый год не планировала. Потому что ничего нового в новом году не ожидала. Так уж вышло, что в городе своего детства, в старой родительской квартире, она оказалась в этот раз совсем одна. Билет на самолет туда, где были папа, мама и Стаська, лежал у нее в сумочке. Через неделю она выйдет из самолета в тропическую жару, и знакомый сотрудник аэропорта подхватит ее чемодан и проводит до такси. И все будет, как всегда: хлопотливая мама, понимающий и сочувствующий папа, ехидный Стаська, манго грудой на этническом блюде и привычное чувство глухого одиночества, как будто все они – мама, папа, Стаська, — по ту сторону толстенной стеклянной стены. Бесполезно пытаться докричаться до них, объяснить, почему она опять одна и теперь уже, наверное, навсегда. Как люди, похоронившие любимого пса, зарекаются заводить новую собаку: слишком тяжело осознавать, что его век короче твоего, и думаешь, нет, я не переживу еще одну смерть, так и Саша зареклась: второго предательства, да еще такого подлого, она не переживет. Лучше уж одной. Вообще все, что угодно лучше. Даже умереть. Но мама с папой так не считают…
Саша подергала дверь, ведущую на балкон. Она оказалась не заперта, но выходить почему-то не хотелось. Серый туманный вечер быстро сгущался в темную декабрьскую ночь, а светившие сквозь туман фонари нагоняли такую тоску, что хоть плачь. Ну уж нет! Вот чего-чего, а плакать Саша не станет. Сейчас она спустится к себе, зажжет свет и включит телевизор, пусть бормочет какую-нибудь чушь, а Саша заварит себе чаю и достанет с нижней полки книжного шкафа любимый альбом с офортами Гойи. Ну и что, что мрачно, зато про жизнь…
Дверь беззвучно отворилась, и на пороге показался кто-то из жильцов с большой коробкой в руках. Ну вот, теперь придется объяснять, кто она такая, и что здесь делает. Этого только не хватало!
Вошедший осторожно поставил коробку на пол. На квадратной крышке румяный Дед Мороз в роскошной шубе раздавал подарки на площади старинного немецкого городка городка. Саша на всякий случай помотала головой – померещилось? Но вошедший протянул ей руку над коробкой и сказал с сильным акцентом:
— Саша, вы меня помните ? Я Феликс. Я привез вам игрушки.
Саша снова потрясла головой. Этого не может быть! Так не бывает!
Но вот же она, знакомая коробка! И руки сами потянулись сбросить крышку. Да! Вот они, волшебные шары, и птицы, и колокольчики, и прищепки-подсвечники шишечками! Но как?! Откуда?!
— Я долго искал, — говорил Феликс, — ходил по блошиным рынкам, был уверен, что рано или поздно обязательно найду. И вот, представляете, Саша, позавчера в Вене шел домой после концерта и на площади у собора святого Стефана ко мне подошла женщина с коробкой и попросила помочь – подержать коробку, пока она куда-то там зайдет. Когда я увидел все это, — тут он провел рукой по картинке, — я сначала не поверил. Потом решил приоткрыть коробку – она была не запечатана. Там, поверх игрушек, лежало вот это… — И он протянул Саше карточку из желтоватого картона с золотым обрезом, на которой изумрудными чернилами был написан старый Сашин адрес и слова: Time is running short! Hurry up!
— Я не опоздал? — озабоченно спросил он. – Потому что я не знал, к какому времени нужно…
Саша снова затрясла головой, говорить она не могла, в горле стоял комок, а в глазах слезы, детские, крупные…
Через пару минут, пробившись через неверие, до нее, наконец, дошло, что давнее чудо вернулось к ней усилием души незнакомого человека, а это значит… А что это значит? Папа же сказал тогда, что чудеса еще будут!
— Погоди, — сказала она Феликсу, — погоди минутку! — и, уже улыбаясь сквозь слезы, лившиеся, как капель с подтаявших сосулек, попросила:
— Ты не поможешь мне с елкой?
Я подождала, пока за ними со скрипом закроется дверь. Они пойдут наряжать елку. А потом, жутко проголодавшись от счастья, отправятся в магазин , что на первом этаже. И Феликс, конечно, останется ночевать – пока в Стаськиной комнате на диване. А еще потом, это уже послезавтра утром, в дверь позвонят, и на пороге окажется вся семья – мама, папа, Стаська, они не смогли стерпеть, что Саша где-то там одна в Новый год, и Саша скажет:
— Папа, помнишь Феликса? Это такое чудо!
А папа ответит:
— Я же тебе говорил!
А Саша скажет:
— Давай возьмем его летом на Иссык-Куль! Чудо за чудо!
Можете думать о нас, феях, все, что хотите, но мы умеем признавать свои ошибки. И исправлять их тоже умеем. Я подняла с пола стоявшую в самом темном углу картонную коробку, ту самую, с осколками чуда. Я щелкнула пальцами, и сияющие осколки превратились в радужную пыльцу. Я вышла на ажурный балкончик вокруг башенки и открыла крышку коробки. Поднявшийся ветер, предвестник надвигающегося снега, подхватил и понес над городом маленький разноцветный торнадо. Теперь каждый в этом городе получит по крупинке новогоднего счастья. А у каждой крупинки есть шанс вырасти в настоящее большое чудо.