Читаем с Матвеем Носова нашего Николая. История о том, как Витя Малеев в школу ходил.
И вот идет Витя первого сентября, встречается с одноклассниками, и они все гурьбой обсуждают прошедшее лето: кто к бабушке в деревню ездил, кто в пионерлагерь, а один мальчик аж в Крыму был и море видел.
- И какое оно, море? – спрашивают его ребята, обступают с разных сторон, норовят притронуться к ставшему знаменитостью парню.
- Море оно такое… огромное. Стоишь на одном берегу, а другого берега не видно. И воды в нем пропасть, целое море воды…
Матвей кладет ладошку на страницу, прерывая меня:
- Мааам, я чё-то не понимаю. Чего они так реагируют? Ну Крым. Ну море.
- Знаешь, сынок, это сейчас ты море видишь по несколько раз в год. Черное, Белое, Средиземное. Адриатическое вообще выговорить не можешь, хоть и там был. Тебе это привычно и обыденно. А тогда времена были другими. За границу вообще почти никто не ездил. И в целом путешествовали меньше. Зачастую люди за всю жизнь так ни разу моря и не видели. Вокруг дома гуляли.
Ребенок сидит, размышляет, пытается засунуть в свою белобрысую головешку мысль о том, что всё лето можно просидеть дома, а самое большое развлечение – это гонять во дворе на велосипеде с соседскими мальчишками. Он этих соседских мальчишек и не знает никого, да и как познакомишься, если некогда: то школа, то тренировки, то поездки по морям.
А ведь тогда тоже было счастливое детство. Или нам только сейчас так кажется, за давностью лет? А сейчас у них детство счастливое? Успевают они за этой суетой почувствовать, ощутить, потрогать и растереть в руках, как сухую землю, как колосья пшеницы, это пресловутое «счастье»?
И я вспоминаю то чувство, когда летишь на велике всей компашкой, под горку, по Северной улице, а там через двор с потайной дырочкой в бордюре, чтобы колесо проскочило. Кто новенький или зазевался вдруг, тот на этом месте грохнется, раздолбит свой транспорт до мелких пружинок, а ты-то знаешь секретную выбоинку, поэтому разгоняешься смело, до сверхзвуковых. В ушах шумит ветер, руки запотели от радостного напряжения и ощущение, что еще немного – и ты птица.
Тормозишь резко, юзом, вздымая облако пыли, перед верандой детского сада, где у вас штаб. Именно туда еще полчаса будут стекаться новенькие и зазевавшиеся с остатками своих велосипедов. И вы достанете ключи и начнете незамысловатый ремонт под палящим солнцем.
- Катафоту уже не спасти, выбрасывай. Да не хнычь ты, слышишь? Посмотри, у нас всех ни одной живой катафоты!
Перемажетесь в смазке с цепи. Будете спорить и ругаться, как правильно чинить. И как только все машины снова в строю, опять рванете под горку, по Северной улице, а там через двор с потайной дырочкой в бордюре…
Да кому вообще нужно это ваше море?
В том садике до сих пор стоит веранда, которая штаб. Не ремонтированная, не крашенная, точно такая же. И иногда, летом, в особо жаркий день, когда не шевелится ни один листик на дереве, мне даже чудится на этой веранде девочка. В перемазанных джинсах, склонившаяся над своим синим Аистом без катафоты.
И хочется к ней подойти, рассмотреть в деталях, сказать что-то умное, взрослое, что сделает ее последующую жизнь проще и счастливее.
Но калитка в садик закрыта. Туда пускают только родителей по пропускам и в определенные часы. Там ходит хмурая тетя-охранница и даже не знает, что у нее за спиной на веранде есть девочка.
- Мам, ну читай уже дальше, а! – Матвей заглядывает мне в глаза и пытается вернуть в здесь и сейчас. И я выныриваю, смотрю на него с улыбкой.
Я не знаю, где было лучше и как нужно правильно. Я только очень-очень хочу, чтобы став взрослым, ты, проходя где-то, как-то, случайно, внезапно, ощутил, что был по-настоящему, по-детски счастлив. Увидел на какой-то своей веранде вот именно такого белобрысого мальчика с щербатой улыбкой и изрисованными фломастером руками. С вечно непослушным чубом и оттопыренными ушами.
Не обязательно что-то ему говорить, поверь.
Просто пусть он будет. Обязательно пусть.