Проснулась раньше Лики — она мяукнула во сне, я пришла проверить, как всё, а уснуть потом не смогла. У меня так бывает, что какие-то ситуации становятся утренними будильниками. Обычно я просыпаюсь, когда встает Ли, и у меня ничтожно мало времени на побыть с собой. Досыпай, родная, я побуду для себя, чтобы потом поделиться с тобой.
Открыла кухонное окно — март холодными тонкими пальцами погладил мое сонное лицо и поздоровался пролетающей мимо вороной. Небо похоже на мятую простыню. Пахнет мокрыми деревьями, влажной землей и преющими сухотравами, скоро снова пойдет снег с дождем.
Умываясь в ванной, внезапно задумалась "как будет по-турецки "доброе утро"". Лет десять назад я довольно сносно говорила на турецком, но из-за отсутствия практики, он начал забываться. Я выпила воду и сделала по памяти короткую йогу. Утром мышцы плохо тянутся, зато обычно в голову ничего не лезет, и легко обращать внимание на собственные ощущения. Вот только турецкое “с добрым утром” никак не выходит из головы. Мы часто говорили мераба, вечером — акшамлар, ночью — ийи геджелер, а утром… Слово-то такое простое.
Закончив с йогой, отправилась на кухню варить кофе. Чтобы не будить Лику, я замотала кофемолку махровым полотенцем и прикрыла подушкой. Послышался шепот зерен, а за ним глухое бормотание “Вжж...” Фильтрованная вода ручейком зажурчала по стенкам турки. Цикадой прострекотала зажигалка, конфорка распустила голубые лепестки огня.
Лике скоро три года, но я пока так и не научилась расслабляться рядом с ней настолько, чтобы внутреннюю сосредоточенность направлять на созерцание. Когда я любуюсь тем, что вокруг, оно становится чуточку другим. Я сама становлюсь чуточку другой. Но для этого нужно особенное вдумчивое состояние, готовность видеть, нюхать, слышать — и при этом лишь любоваться. Именно для этого мне нужны тихие утра.
Над туркой появилась коричневая шапочка свежесваренного кофе — оп, пора снимать. Я налила в чашку кофе. Он пах мокрым деревом, черным хлебом и хрупкими сладкими цветами. В гостиной я раздвинула занавески, взяла блокнот для утренних заметок и села на диван напротив окна. Первый глоток кофе по-свойски поздоровался со мной, гуд монинг. А турецкое “доброе утро”, ну как же оно? Можно залезть в словарь или набрать в интернете, но это ломало всё очарование вспоминания. Я зажмурилась. Вот, скажем, обычное кемерское утро, очень раннее — все туристы в округе спят, а если и не спят, то, значит, еще не ложились. У Иринки, моей соседки по комнате, играет будильник, какая-то хитовая летняя безвкусица. “Нак-нак, черт возьми, когда ты сменишь эту дрянь?” Она вырубает телефон, и мы спим дальше. Над нами, всегда недосыпающими, тирлимкает встроенный рингтон Леночкиной нокии. Ленок всегда встает с первого будильника.
— Кать, тебе ко скольки? Не проспишь? — интересуется она, открывая шкаф.
— Мне к половине восьмого, к семи выйду — у меня все отели тут рядом.
— Везет. А мне до Текировы пилить.
— Я тоже там сегодня буду, но вечером, — я уже не сплю, а долеживаю. — А сейчас сколько?
— Пять утра.
— Пять утра!? — Нак-нак вскакивает с выпученными глазами. — Опять проспала!
— Да ладно, Эрди еще не звонил.
— Не звонил, да?
— Неа. Одевайся давай.
Они обе наскоро одеваются, хватают неудобные рабочие сумки и выбегают из комнаты навстречу новому дню. Да, хорошо я поругалась с начальником — даже работу начали ставить в человеческие семь утра. Зато обратно я прихожу значительно позже — в первом часу ночи. Вместо того, чтобы досыпать, я делаю глупость. Глупость, которая мне нравится — я занимаюсь ей уже больше месяца, с той самой ссоры с начальством. Влезаю в купальник, короткие шорты, натягиваю длинную футболку, беру полотенце и выхожу из ложмана — рабочего общежития. В офисе с окнами в пол сидит бледный заспанный Эрди. До моря здесь пять-семь минут, дорога одна. Кто-то из гидов, а, это Лёня, окликает меня:
— Ты сегодня выходная?
Я мотаю головой.
— А куда идешь?
— На море.
— Да ну, поспала бы.
Я улыбаюсь и морщу нос — неа. В двадцать лет морщить нос — нормальный ответ.
Дорога до моря — ровно одна песня в плеере, чаще всего у меня тогда играла Street of dreams группы GunsnRoses. Мне кажется, эта музыка сыграна не на гитарных струнах, а на натянутых солнечных лучиках. Сейчас я включаю ее только, когда думаю о том турецком лете и себе двадцатилетней. Иду по длинному переулку, который соединяется с серой асфальтовой рекой. Перейду через нее вброд по пешеходнику, и я на пляжной дорожке.
В такую рань здесь никого нет — ну разве что охранник, но мы с ним уже знакомы. Мераба! Белоснежные шезлонги дремлют, пляжные зонтики еще не распустились, день пока не распакован. Кидаю сумку на песок, стягиваю шорты и футболку. Морской берег — это окно в другое состояние себя, но я не могу поймать его на шумных пляжах, при рабочих автобусных переездах по побережью от отеля до отеля, во время пестрых экскурсий. Я ловлю это состояние, наполненное собственной глубиной, утром в тишине. Ненавижу, когда утром мне нужно принудительно просыпаться и что-то сразу делать, спешить, потому что теряется это невидимое, но нужное переживание себя.Такое время и такое состояние — моя потребность, они напоминают мне нечто важное обо мне самой, дают видеть ежедневную хрупкую красоту и понимать происходящее через ощущения.
С утра водная гладь похожа на тюлевую занавеску, которую ласково треплет легкий ветер.Трогаю воду — прохладная. Бултых! С утра море пахнет весной... Мурашки бегут по бедрам и рукам. В груди такое чувство, будто взмыла высоко на качелях.
Первый месяц я работала семь дней в неделю, второй месяц — с плавающими выходными, предположительно раз в неделю, третий месяц выходные стабилизировались, но я застряла в экскурсиях. Это была моя первая работа — до этого только не оплачиваемые практики на кафедре, в студенческой газетёнке и помощником младшего редактора в худосочном издательстве. Пахать по 17-20 часов в день было трудно. Самый длинный рабочий день был 22 часа. После этого дурацкого дня я упала в обморок в конце экскурсии — привет, недосып, питание “как придется”, нерациональные нагрузки и тысяча поводов для стресса при работе с людьми. Как это часто бывало, я не успела на собрание, во время которого выдают рабочие программы на следующий день. И когда приехала, легонечко попахивая нашатырем и ромашковым чаем, то узнала, что через два часа у меня начнется новый рабочий день. Это было сложное чувство — отчаяние, злость и невыносимая усталость.
По правде говоря, первые месяцы материнства очень напоминали мне ту работу. Только в случае с работой можно обсудить что-нибудь с начальством или наплевать на контракт и уволиться, а быть родителем — это стиль жизни. И даже будучи выбором, он все равно становится в чем-то сюрпризом.
После этой хреновой работы я стараюсь больше не работать на хреновых работах. А еще простая истина, я бы выбила ее на титульнике своей трудовой книжки — нельзя так упахиваться. Нужно обязательно находить время на пожить-побыть: когда на это нет ни минуты, оно нужно больше всего.
Когда я пришла с моря в комнату, оставалось совсем немного времени до работы. Новый день зашуршал цветастой оберткой. После душа я сушила волосы феном, разглядывая в зеркале сильно загоревшие руки и бледные плечи. Потом натянула футболку, а сверху рабочую рубашку с коротким рукавом — теперь бледные плечи не видно вовсе. Черная юбка закрыла линию загара на коленях. Вместо украшений - бейдж с фотографией, фамилией и ID номером. Бабочкиным крылышком на лицо ложится легкий макияж и крем от загара. Вместо завтрака — соленый айран из холодильника. Беру сумку, влезаю в разношенные закрытые туфли черного цвета и спускаюсь вниз — водитель моего автобуса, наверное, уже подъехал.
Внизу в офисе бледный заспанный Эрди сменился смуглым бодрым Энгином. Иду к автобусам — на первую экскурсию у меня вон тот мидик. А вот и водитель рядом стоит. Знаю его — смешливый высокий дед из Кахраманмараша, мы с ним не первый раз ездим. Улыбаюсь:
— Гюнайдын!
Точно! Вот это слово — гюнайдын, доброе утро на турецком. Ну до чего же классное чувство, когда сама вспоминаешь забытое слово! В детской замяукала Ли, кажется, ей уже пора просыпаться.
По утрам я долго раскачиваюсь. И еще я чаще выбираю доспать, чем побыть с собой. То есть поймать утреннее созерцательное состояние, которое наполняет, это маленькое чудо. Но когда оно случается — это гюнайдын, очень гюнайдын!