Вряд ли тот, кто проектировал этот фонтан, представлял себе кучу малышни, которая облепит каменные, «под природу», бортики и даже прекратит обращать внимание на редких больших мальчишек, что по колено в зеленоватой теплой жиже – воду пускали и фонтан чистили не так уж часто, отчего он быстро превратился в маленький пруд – добирались до торчащего в середине круглого островка, обложенного плиткой и с одинокой маленькой ивой посередине. Малышня собиралась с утра и не расходилась до самого заката.
Вооружившись домодельными сачками (марля, проволока, скрутить, прижать)и стеклянными банками, которых матери не досчитаются при варке варенья, дети ловили головастиков.
Головастиков, чудесных, полупрозрачных, похожих на важных гуппи в зоомагазине на углу, хватало на всех. Они мелькали в пронизанной солнцем воде, скрывались за обломками камней «под природу», что валялись на дне и кололи ноги смельчакам, которые хотели на островок. Они будто нарочно попадались в сшитую кривыми стежками марлю, кружились в стеклянной таре. Мокрые коленки, перемазанные тиной штаны и юбки, растрепанные волосы – в движении теней от всего этого смешные живые детеныши с хвостами жили день за днем, то прятались, то попадались – чтоб вечером дети, вздохнув, осторожно перевернули свои банки над то ли фонтаном, то ли прудом и отпустили маленьких будущих амфибий обратно. До следующего утра.
Я часто приходила ловить головастиков, получалось очень хорошо: наверное, потому, что дома стоял аквариум, за которым надо было ухаживать, и мои маленькие, юркие, яркие рыбки прятались как могли от сачка в день уборки в их домике – а я все равно умудрялась выловить их и пересадить в банку, где они удивленно смотрели друг на друга и на странное временное прибежище – и через пару минут начинали плавать как ни в чем не бывало. Поймать головастиков после таких упорных тренировок было легко (главное – не столкнуться с кем-нибудь лбами и не рухнуть в воду). По вечерам я приходила домой, вымокшая до нитки, и старшие – очень обидно – были уверены, что я каждый день падаю в фонтан.
Бывали дни, когда меня не отпускали. Потому что нужно было ехать на дачу: таскать в ведре воду из бака и поливать помидоры, которые все равно вырастали на стебельках бледными и мелкими, собирать ягоды или, опять же мелкие и невкусные, яблоки и груши… Мы приезжали на «Москвиче», и дедушка всегда этого стеснялся: почти все обитатели нашей дачной улицы пылили по дороге ногами от самой автобусной остановки, по запутанному лабиринту грунтовых дорог. Кроме нас, машина – причем красавица «Волга» — была еще у кого-то из заводских, на самом краю улицы, и всё. Обладатели «Волги» никогда никого не подвозили с дачи до городка, а дедушка подвозил всегда: то соседей напротив, то – тех, что тоже напротив, но немного слева. Те, что прямо – это были мать и взрослая дочь, дочь загорелая, с красивыми усиками над верхней губой и всегда в пыльце от срезанных перед самым отъездом цветов. Те, что слева – бабушка и внук Серега, она – приземистая и всегда в белой панамке и халате, он был старше меня на год. Бабушка загружала его работой, но как-то он увидел меня, дезертировавшую с помидорного фронта, привольно расхаживающей по улице – и перемахнул через забор. Мы дошли до одного края улицы, — там начинался лес, — потом до другого, где стояла «Волга» и рос великолепный дуб. А дальше – дальше начинался обрыв, а внизу, в овражке…
— Болото, — хором сказали мы.
Болото там было всегда. Но до сих пор там не было нас.
И мы пошли. Точнее — побежали. Вниз. Сбивая ногами пожелтевшие от жары колоски, стараясь не думать о том, ищут нас или еще нет.
Над болотом возвышалась бетонная плита, горячая и чистая. На нее можно было забраться и лечь, что мы и сделали. Вверху проплывали облака, медленно-медленно. Серегины отросшие белые волосы трепал ветер. Я бы тоже хотела, чтоб мои волосы струились по ветру, как в каком-нибудь фильме, но они были заплетены в крепкие тонкие косички.
А потом мы перевернулись, подставив солнцу спины, подтянулись на руках вверх и, аккуратно перегнувшись через край плиты, посмотрели вниз.
— Головастики! — обрадовалась я.
— А вон там камыши будут, — показал рукой Серега. Но я уже не слушала:
—А давай их ловить!
— Чем?
— Ну… сачком! Ты умеешь делать сачок? Я тебе расскажу, а ты дома сделай — и завтра будем ловить!
***
Дедушка очень удивился, когда внучка вдруг изъявила желание ездить на дачу. «Это ж снег летом пойдет!» — сказал он. Бабушка Сереги на следующий день тоже как-то недоверчиво на него смотрела. Покончив с поливом и прочей скучищей, мы снова сбежали. Впрочем, сбежал только Серега: мои, хоть и с причитаниями «утонешь ведь в болоте», но отпустили меня сами.
Мы залезли под плиту. У болота было что-то вроде берега, скользкого, опасного. Но мы увидели человечьи следы и стали ступать именно в них. Они наполнялись водой, но не проваливались, и скоро уже нам было не страшно. Головастики будто бы сами лезли в сачок, и ловить оказалось скучновато. Мы быстро выпустили их, а потом еще и покормили хлебными крошками.
Лето быстро проходило. Когда мы пришли в последний день августа к болоту – дальше начинался учебный год, а мои считали, что от учебы детей отвлекать не надо, — я вдруг увидела, что Сережка вырос. Он потолстел и раздался в плечах, и прятал голову в эти самые плечи.
— Сегодня недолго, — сказал он новым, погрубевшим голосом. — Бабка ругается.
Мы поймали несколько больших пузатых головастиков в одну, мою, банку – Серегина куда-то делась – и полюбовались ими.
— У них скоро вырастут лапки, а потом они будут настоящими лягушками, — радовалась я.
— Эй! Ээээй! — раздалось вдруг в воздухе.
Это махал с края обрыва дедушка.
— Уже уезжаем, значит, — вздохнула я.
— Беги, я их вылью, — сказал Серега. И я побежала. Он нагнал меня только наверху, где заканчивалась крутая тропинка, ведущая обратно на обрыв, он совсем запыхался.
— Ты их выпустил? — спросила я.
— Да, — сказал он, почему-то в сторону.
Я развернулась и помчалась обратно, он – за мной.
По плите, по той самой, где мы столько лежали и любовались медленными облаками, были размазаны останки наших питомцев. Я смотрела, открыв рот от ужаса, и представляла себе это побоище: как он лил воду на плиту, как топтал малышей своими уродливыми дачными ботинками огромного размера.
Серега уже был рядом. И он улыбнулся.
Я завопила и больше ничего не помнила. Как-то потом усаживали нас в машину, а я вжималась в дверцу «Москвича», чтобы не сидеть рядом с этим гадом, у него, краснолицего, была выправлена рубашка и сохла кровь на губе, у меня болели оцарапанные руки и что-то внутри груди. Молчали мои бабушка и дед, молчала Серегина «бабка». Ехали, подпрыгивали по кочкам, я тяжело дышала, рычала почти… Больше я Серегу никогда в жизни не видела.
Холода пришли быстро. В старой красной куртке, которая была мне мала еще год назад, в летних туфлях я отправилась в сквер к фонтану уже на первой неделе осени. Сквер был пуст. Фонтан тоже стоял пустым, совсем без воды, только палые потемневшие листья валялись вдоль бортиков.
Я заплакала. Сжимала руки и плакала. Села на холодный бортик и плакала.
Как вдруг листья у ног зашевелились. И прямо ко мне выпрыгнула красивая большая лягушка, белая с зеленым узором… да, мне так и запомнилось: белая с зелеными линиями.
А потом – еще одна.
Я замерла, а они посмотрели на меня – и ускакали.
Живые.
Выросшие за мое последнее детское лето. И вместе с ним упрыгавшие по сухим листьям далеко-далеко.