Улицу Александра Македонского и Марафонский проспект расчистили на второй или на третий день катаклизма, а к нам на верхушку горы так никто и не приехал.
Господин Ясон вышел на балкон в своих неизменных ватном халате и шляпе, прижимая к уху телефон махровым полотенцем. Сначала он долго молчал, потом начал что-то быстро и горячо говорить, и, наконец, проорал, вдохновляясь лежащими перед ним снегами:
– Вы – худший димархос не только в Греции. Вы – худший димархос в мире!
Господин Афанасий был настроен не так остро-гражданственно, скорее мирно-философски. Рассказывал соседке Васо, как проводил эти дни.
– Жег свечу, жег камин. Жарил на углях ягненка, ставил снег топиться, чтоб было утром на умыться и на кофе. Аппетит был отличный. Елось хорошо! Вместо телевизора смотрел на месяц. Подумать только, я треть жизни так прожил. Все детство и кусочек молодости. Не думал, что придется вспомнить. Не самая плохая треть…
Сосны оказались самыми хрупкими, вернее, нет, не так, – олеандры, миндальные деревья и оливы тоже ломались, но не столь эффектно. Склонялись и тихо засыпали под снегом. Сосны же после падения выглядели еще грандиознее, чем при жизни, – сломанные стволы как будто увеличивались, а упавшие на землю ветви казались длиннее и пышнее. Высота их не защитила, наоборот, сделала уязвимее. И даже упав на землю, сосны продолжали жить, шевеля своими гибкими иглами-пальцами. Божественный миракль, мир, в котором выяснили отношения ветер и деревья, мир, в котором нет человека.
***
Маринос, у которого я покупаю вино и сыр, открыл свою лавочку.
– Говорят, у вас тут снег шел? – пошутил, входя, господин Михалис, другой его постоянный покупатель.
– Никак нет! – бодро отрапортовал Маринос. – Снег обещают завтра…
– Послушай, – спросил Михалис, – какой сыр подходит к макаронам: кефалогравьера или кефалотири?
– Оба. Но я предпочитаю кефалотири.
– Потому что он пикантнее?
– Конечно! Люблю, чтобы вкус было слышно…. А потом, – продолжил Маринос, вздохнув, – иду сдавать анализы, и там тоже кое-что слышно…
– Что слышно?
– Что мне нельзя острое…
***
Агора бессмертна. Несмотря на то, что дороги в Агиосе-Стефаносе до сих пор кое-где порядком завалены снегом, рынок работал. Приехали не все, но Прокопий, Нектарий и Манолис были. Я думала, что все будут обсуждать снежный ураган и отсутствие электричества, но главная новость оказалась из другой оперы.
– Анчоус выйдет первого марта, – взволнованно сообщил Прокопий. – Мы все тут его ждем!
***
Госпожа Ио покупала у Апостола картошку.
– Откуда она? – спросила требовательно, как профессор на экзамене.
– Из Ахеи. – ответил Апостол, наполняя пакет тонкошкурыми светлыми клубнями.
Слава Богу, ответ оказался верным.
– А! Знаю. Там была война. – уже более благосклонным голосом отозвалась Ио.
– Откуда ты знаешь про войну?
– Из древней истории!
– Какая ты начитанная, госпожа Ио! – восхитился Апостол.
***
Супруги Павлос и Лидия остановились, чтобы поговорить с Нектарием.
– И хотя меня слышит моя жена, – рассказывал Павлос Нектарию, – но я признаюсь – у нас в спальне было 10 градусов!
– Минус 10? – ужаснулся Нектарий.
– Сразу видно, что ты холостяк, друг Нектарий! – засмеялся Павлос и покосился на Лидию.
– В – 10 я бы погиб. И, знаешь ли, не от холода.
***
В дебатах по поводу ситуации Прокопий неожиданно занял провластную позицию, так не сочетающуюся с его обычным либертарианством.
– Асфальт не вычищен, не припарковать фургон! – жаловался Манолис.
– Кому не нравится агора, пусть сидит дома. – перебивал его Прокопий.
– У тебя у самого с воскресенья света нет! – удивлялся его внезапной лояльности Аристотель Пеппас. – Четыре дня ты не выходил из дома. Заплесневел. Большая катастрофа! Как ты вообще справляешься?
– А мне так больше нравится! – стоял на своем Прокопий.
– Непривычно видеть вас не в оппозиции, – заметила я, забирая у него маридку.
– Да я не за власть, – обиделся Прокопий. – Я за хорошее настроение! А что до трудностей… Жизнь – как рыба. Чем костлявее, тем слаще.
***
Я отошла от прилавков и остановилась, чтобы написать сообщение.
– Вы фотографируете? – вдруг кто-то спросил у меня по-русски.
Я обернулась. Со мной разговаривала рыночная секьюрити, понтийская девушка неопределенных лет. Рядом стояла ее подруга с волосами, сильно взбитыми в черный кок, продавщица сладких перцев и помидоров.
– Пишу сообщение, – сказала я. – А что?
– А то, что здесь базар. А базар по закону фотографировать запрещено!
– По какому закону? – спросила я.
От моего вопроса девушка опешила.
– Вы хотите, чтобы я вам сюда закон принесла? – возмутилась она и даже показала руками, какой, дескать, закон неподъемный и как его неудобно сюда нести.
– Не надо нести, просто назовите.
Секьюрити опять подвисла.
– Но для этого мне нужны ваши персональные данные, – вымолвила она, подумав. – Без них я не могу вам назвать закон.
Наша перепалка становилась все бессмысленней. Меж тем, вокруг нас начали собираться любопытствующие длинные профили и интересоваться, в чем дело.
– Оставьте их! – взмахнула руками многоволосая подруга девушки-секьюрити, отгоняя посторонних. И благоговейно добавила:
– Они говорят на своем языке!
***
На «конференции» критика усилилась. Ругали уже не только димархоса, но забирались кое-куда повыше и посвятее.
– Неорганизованность, двадцать первый век на дворе, а мы…! – перекрикивали бензопилу, разрубающую сосновые ветки, Нектарий и Манолис. – Ослизм без границ. Вот она, современная Греция!
Прокопий, в дни заточения зарядившийся благодатной силой небесного месяца, вина, огня и барашка, упорно молчал. Потом все-таки не выдержал, вскочил и с достоинством заявил:
– Современность, современность… Ну и что! Зато мы сохранили свою античность!