В нашей семье я — эпоха Просвещения с передовыми идеями и прогрессом, а жена — мрачное Средневековье с бабушкиными поверьями. Так мы и воспитываем Артема: я — с помощью психологии и воспитательных теорий, жена — посредством заклинаний и белой магии.
Естественно, жена часто терпит фиаско: сожженная в полнолуние куриная лапка — так себе противоядие против детской агрессии. В такие минуты появляюсь я, в вечном сиянии чистого разума, скорая педагогическая помощь. Модерирую, купирую, спасаю.
Недавно я услышал, как Артем развопился на кухне — требовал у мамы, чтобы она ему открыла что-то запрещенное. Так я интерпретировал его крики «Открой! Открой!»
Я слез со своего пьедестала, спустился с Олимпа и снизошел до кухни. Я входил туда с дежурным выражением фокусника на лице. Артем прыгал на одном месте, как мячик для пинг-понга на ракетке китайца-чемпиона, с частотой колебаний тысяча в секунду. Плитка кафельного пола уже дала от вибраций первые трещины. Сынок держал в руках коробку с чем-то очевидно сыпучим.
«Открой! Открой!» — требовал Артем открыть что-то очевидно сыпучее.
«Дружок, пойдем-ка, обсудим эту ситуацию», — применил я свой дежурный лайфхак и протянул сыну руку. При этом я снисходительно-жалостливо посмотрел на замученную жену, как Колумб на аборигенов.
Артем повернулся ко мне. Со всей силы швырнул коробку об пол. Сбросил со стола вилку. Секунду подумал — и сбросил для верности ложку. Попытался откусить своему любимому плюшевому коту голову. Не получилось — закинул кота в раковину, мордой в грязную посуду. Протяжно возопил. (Был такой советский фильм «Два долгих гудка в тумане» — очень похоже). Выбежал с кухни в неизвестном направлении. Пробегая мимо, долбанул меня по руке (она, протянутая, оставалась висеть в воздухе).
Все это произошло за считанные секунды. Сыпучее рассыпалось из порванной коробки. Приборы лежали посреди сыпучего, не хватало только ножа — и пол был бы полностью сервирован. Кот доедал что-то из тарелки в раковине. Я услышал в квартире под нами звук упавшего предмета, похоже, стула. Видимо, это сосед снизу, наконец, повесился.
«Гениально!» — прокомментировала жена.
А что, собственно, гениально. Этот тип детского поведения я называю «полет Валькирий». Ребенок в такие моменты — как Камаз без тормозов: легче отойти, чем остановить. Он откатывает всю свою обязательную программу бесчинств и разрушений.
Я стоял посреди кухни и беспомощно шелестел в уме книжками, как лес после грозы.
Красиво я, конечно, выступил, нечего сказать.
Как тогда, в юности, на школьном дворе. Очень похоже.
В тот день, в юности, на школьном дворе, я сцепился с одним толстяком из параллельного класса. Дело было в сентябре, мы все недавно вернулись с каникул. А я все лето профессионально занимался восточными единоборствами. Ну, это я так считал, что профессионально. По телевизору в передаче «Вокруг света» показывали фрагменты фильма «Боевые искусства Шаолиня». Я записывал их на папин видеомагнитофон и до посинения (в буквальном смысле) повторял «приемчики». Я тогда был молод и гибок: мои ноги поднимались на приличную высоту, а не только на одну ступеньку, как сейчас. После трех месяцев напряженных тренировок под руководством телевизора я уже сам себя боялся.
А тут как раз этот толстяк подвернулся. Не ребенок, а подарок — ходячая груша. Я был инициатором заварушки. Хотел покрасоваться перед девочками и заработать вистов перед нашими школьными авторитетами. Толстяк был добродушным и миролюбивым, соответственно типажу, но хулиганы начали брать его на «слабо», и он обреченно поплелся. Шумной ватагой мы отправились на школьный двор. Я до сих пор помню то гаденькое чувство, с которым шел тогда в толпе, глядя на понурую голову и опущенные плечи толстяка. До сих пор не могу вытравить его с души — ни один пятновыводитель не берет.
Все вокруг что-то кричали. Мне, естественно. Смысл криков сводился к одному: «Ату его!»
Я встал в стойку. Перетек (так мы, ушуисты, говорим) в другую. Продемонстрировал стиль змеи, размахивая перед носом у толстяка скрюченными ладонями. После — аиста. Затем — обезьяны. Я был уверен, что мой визави сейчас упадет в обморок от страха. Он стоял весь красный и неуклюже сопел. Толпа вокруг одобрительно гудела. И когда я, наконец, добрался до самого страшного — стиля пьяного кулака, мне в лицо прилетел трезвый кулак. Толстяку надоело стоять красным и неуклюже сопеть, и он двинул мне в нос. Один раз. Не глядя.
Я лежал и смотрел в высокое небо Аустерлица. Лишний вес, грамотно сосредоточенный в одном месте, например, в кулаке, это уже совсем не смешно, смею заметить…
И вот теперь, через много лет, на нашей кухне перед Артемом я со своим Макаренко выглядел не лучше, чем тогда на школьном дворе перед толстяком с аистами, обезьянами и прочим пьяным зоопарком.
В случае с сыном я также получил нокаут — педагогический.
Я собрал сыпучее, вернул посуду на место, вытащил из раковины кота и пошел к Артему в детскую. Сынок уже успокоился и мирно катал машинки. Злая инопланетная сущность отпустила моего малыша, и он вновь стал вполне ангелоподобным. Валькирии улетели в соседний детский сад через балкон.
«Дружок, можно с тобой поговорить?» — спросил я.
«Да, конечно», — ответил Артем.
«Конечно» — это его самое любимое слово, из последних, вершина хит-парада.
Макаренко тоже плачут. Иногда нам всем так хочется плюнуть на то, что педагогика — это шахматы, и просто взять и стукнуть ребёнка доской.
Главное в воспитании, как и в боксе, это умение подниматься.