Все чрезмерное обычно вызывает резкое изменение в противоположную сторону, будь то состояние погоды, растений или тела, – утверждал классик. Он прав: после ада снежной грозы и длинных сугробов, в которые дома погрузились по брови, пришла шикарная летняя погода, сладчайшая идиллия; расцвели такие блаженные лужайки – хоть Дафниса и Хлою на них выпускай.
Крепкотелые греческие травы и цветы восстановились на глазах: холод только повалил их, но не сварил. Cнег не растаял, а мгновенно исчез, перескочив через изнурительную стадию сырости. Вместо ручьев зажурчали голоса дроздов, промывшие и без того гладкий чистый воздух.
На рынок я опоздала: пришла к уже изрядно облысевшим прилавкам. Госпожа Аспасия, тоже припозднившаяся, взволнованно выспрашивала у Нектария:
– А брокколи есть?
– Брокколи – конец, – важно отвечал Нектарий.
– А укроп?
– Не в час же дня.
– Что же у тебя нет ничего, – огорчалась Аспасия.
– Чтобы было все, надо с утра приходить, – учил ее Нектарий. – Не слушаешься меня, Аспасия. Смотри, станешь, как моя теща!
– А что с ней стало? – полюбопытствовала Аспасия.
– Ну… сначала она не слушалась меня, а потом умерла!
***
Апостол привез картошку в мешках по тридцать килограммов по десять евро за мешок. Ее никто не брал. Тогда Апостол изменил маркетинг со статического на динамический: выпрыгивал на тропинку между прилавками и растопырив все пальцы на поднятых к небесам руках, кричал с притворным отчаянием:
– Десять! Слышите вы, люди?! Десять евро за тридцать килограмм!
***
Прокопий, застыв в бонапартовской позе, слушал продавца яиц Спироса:
– Так, так. – говорил Прокопий. – так, так. Понятно. А ты что?
– Ну… Я расстроился и разозлился, – сказал Спирос.
– О, – отшатнулся от него Прокопий, растеряв от удивления наполеоновскую монументальность – как ты мог такое допустить? Ведь это сильно утомляет! Скорее успокойся и отдохни!
***
– У меня дома нет камина. – призналась Текла Цацарагу, стоя в кругу «народных» людей: зеленщиков Манолиса, Нектария, капустного короля Григориса и крикуньи Марьо, торговки рыбой. «Народные» люди замерли, как будто их разразил гром. Разумеется, театральный гром из машины, обычный для агоры риторический атрибут, придающий сцене больше сочности и краски.
– Как вы можете жить без камина, Текла? – подал голос Григорис. – Камин – это подарок Прометея.
На этот раз дар преувеличенного удивления публики целиком достался Григорису. Он продолжал:
– Прометей заметил, что у олимпийских богов есть камины, и пожалел людей, ведь боги создали человека с кожей тонкой, прямо… прямо как сигаретная бумага. Как они зимой без тепла? Но это еще не все… Камин – не только тепло и еда. Это место, где собираются друзья, семья… Без него никак нельзя, госпожа Цацарагу, уверяю вас… Камин – это Акрополь дома!
***
Бывшая актриса, любимица агоры, старая Титика, как всегда, явилась за покупками в сопровождении своей собаки – здоровенного кобеля безвкусного желтого цвета.
– Как зовут вашу собачку, госпожа Титика? – вежливо поинтересовался Апостол.
– Бубис. Но это так… домашнее прозвище. Настоящее его имя другое.
– Какое же?
– Ксенофон!
***
Госпожа Фросо рассматривала витрину Прокопиевого «магазина»: негусто и дорого. Лаковые розовые кальмары, с хищными обтекаемыми силуэтами, подобные кузовам спорткаров и сопоставимые с ними по цене, троица крупных золотистых спаров и горка средиземноморской смариды – небольшой дешевой рыбки с голубыми перьями и серебристо-изумрудной чешуей.
– Дай мне пять смаридок, Прокопий! – сделала Фросо свой выбор.
– Всего пять?
– Нас в семье два человека, – начала объяснять Фросо.
– Сочувствую! – перебил ее Прокопий. – Гляди, Фросо!
Прокопий медленно, с апломбом фокусника, засучил рукава.
Взяв в левую руку бумажный кулек, правой бросал в него рыбу одну за другой, как будто кулек – это корзина, а смарида – баскетбольный мяч.
– Я выбираю, ты ешь! – крикнул Прокопий и тут же сдержанно похвалил самого себя, – А хорошо сказал!
***
Аристотель Пеппас разговаривал с Антигоной, миниатюрной, слегка пожелтевшей дамой, подточенной тонкими, как у старой фарфоровой статуэтки, кракелюрами. Антигона намеревалась приобрести мандарины.
– Тебе какой пакет – большой или маленький? – спросил у нее Аристотель.
– А какая разница?
– Большой на пять килограммов, маленький – на два. О, Дионисий! – приветствовал Пеппас нового покупателя, высокого добродушного Дионисия Сарандопулоса. – Отлично выглядишь, Сарандопуле. Неужели парикмахерские открылись?
Антигона всплеснула ручками, на которых, как пчелки в воске, чернели родинки, и воскликнула:
– Как! Парикмахерские открылись?! Я не слышала!
– Эта шутка специально для меня, мадам, – Дионисий, любезно кланяясь Антигоне в пояс, чтобы она могла рассмотреть его блестевшую на солнце голову. – Ведь я совершенно лыс!
***
Прокопий, гордый, как полубог, разгуливал вдоль своего прилавка, с аппетитом кусая свиной шашлычок и запивая его белым вином из высокого пластикового стакана.
– Плохо рекламируешь свой товар! – поддел его Манолис, – ты должен ассоциироваться с рыбой.
– Что ж, – хладнокровно заметил Прокопий, очищая белыми зубами палочку от кусочков свинины. – Я предпочитаю ассоциироваться со свободой!
***
Попрощавшись с Титикой и Антигоной, закупившей мандаринов в пакете «на пять», возвращались домой с господином Афанасием, еле-еле, нога за ногу, разомлевшие от солнца, от выкриков агоры, от нового бурного цветения деревьев. По сравнению с недавними снегами картина сменилась так резко, как будто мы перебрались не в следующую неделю, а в другую вселенную.
– Что-то устала, – пожаловалась я. – Не пойму почему. Привыкнуть не могу к тому, что снова все новое, все цветет.
– Так мир рождается каждый день, – сказал Афанасий. – И человек рождается каждый день. Это трудно, сердце мое. Еще бы нам не уставать!