Автор: Наши Дети
Фотография: Alicja Brodowicz
2 апреля мы отмечаем день рождения одного из самых известных сказочников в мире … Ганса Христиана Андерсена. Русалочка, Снежная Королева, Дюймовочка — в детстве мы знакомились с этими персонажами, росли вместе с ними, сочувствовали им, переживали за них. А когда выросли, удивились, насколько печальными на самом деле были многие из этих историй. И задумались о том, стоит ли читать эти сказки нашим детям. Сегодня мы хотим рассказать об Андерсоне, которого многие из нас не знали. Замкнутого, мрачного, страдающего от фобий и создающего миры, в которые страшно заглянуть даже взрослым.
— Я хочу быть Русалочкой!
Практически каждая мама слышала это от своей маленькой дочери. Моя пятилетняя дочь не исключение. В выходные, едва проснувшись, она просит меня или мужа обвязать покрывалом ее ноги, превращая их в русалочий хвост. Сперва дочь с хвостом Русалки лежит в постели, объясняя, что это она резвится в море. А после — сползает на пол, и не столько Русалочкой, сколько червячком, ползет на кухню, где ее ждут любимые шоколадные шарики, набухшие в молоке… И каждый раз, когда я вижу свою дочь в образе Русалочки, я думаю, как хорошо, что любимая героиня появилась у нее после просмотра диснеевского мультфильма, а не после прочтения знаменитой сказки Андерсена. Ее она, конечно, прочтет позже. И конечно, не сдержит слез, как не сдержала их в своем детстве я, моя мама – в своем детстве, моя бабушка – в своем.
Сказки Андерсена в большинстве своем – печальные. У писателя не было задачи вызвать в читателе вздох облегчения после всех жутких подробностей сюжета. Он не придумывал хэппи-эндов. Даже не намекал на счастливый конец. Принципиально не приукрашивал и не обнадеживал. Сгущал краски. Нагонял тучи. Больной у Андерсена не выздоравливает. Находящийся в шаге от смерти умирает, даже не надеясь на чудо. А само чудо не возможно без боли, потери, тяжелого выбора, предательства, несчастья…
«Вот тебе и сказочка», — помню, как мой брат, уже школьник, прокомментировал «Девочку со спичками» и отвернулся к окну, чтобы домашние не увидели слезы в его глазах. А мой муж уверен, что именно после прочтения этой сказки перестал быть ребенком. Хотя ему тогда было все еще очень мало лет. Не то семь, не то девять. И вдруг – вырос. Как вырастали все мы, читая про страдания Русалочки или про сгоревшего Оловянного Солдатика. А узнав, что Король – голый, мы смеялись, но уже не тем беззаботным детским смехом, каким хохотали над мультиками и смешными историями, а смехом тревоги и догадки, растерянные, что так бывает в этом мире…
Впрочем, именно таких читателей своих сказок Андерсен и хотел видеть. Осознающих и понимающих. Выходящих за рамки. Читающих между строк. И всегда повторял, что пишет не для детей (хотя и для них тоже, конечно), а для взрослых. Для самых разных взрослых, и особенно для тех, которые выбились, достигли высот, стоят у власти, руководят, решают и распоряжаются. Он и сам себя воспринимал тем, кто на вершине. Но в отличие от них, до конца жизни помнил, как это – быть ребенком. И хотел им тоже об этом напоминать: «Материала у меня бездна, больше, чем для любого другого рода поэзии; часто мне кажется, будто каждый плетень, каждый самый маленький цветочек говорят мне: «Только взгляни на меня, и тебе откроется история всей моей жизни». И действительно, стоит мне сделать так, как они велят, и рассказ о любом из них готов».
Ребенком Андерсен сочинял небылицы и мастерил из обрезков ткани игрушки для кукольного театра, а сверстники смеялись над ним. С возрастом фантазии никуда не ушли, а взамен смеха и издевок Андерсен заполучил репутацию в лучшем случае странного, в худшем – ненормального. В его биографии и правда есть много такого, что подтверждает его психологические и психические проблемы. Склонный к депрессиям, замкнутый одинокий, так и не создавший семьи, сказочник был подвержен такому количеству страхов, что постепенно они стали управлять его жизнью. Об этом очень красноречиво писал Петр Вайль в свой книге «Гений места»:
«Андерсен боялся отравления, ограбления, соблазнения и сумасшествия; собак и потери паспорта; смерти от руки убийц, в воде, в огне — и возил с собой веревку, чтоб в случае пожара вылезти в окно; погребения заживо — и клал у постели записку «На самом деле я не умер»; трихинеллеза — и не ел свинины; был подвержен агорафобии и свирепой ипохондрии; тревожился, что не так заклеил и неправильно надписал конверт; неделями переживал, что переплатил за билет или книгу. Всю жизнь мучился от зубной боли, а в старости у него болели даже вставные зубы. И, конечно, был страшно мнителен по части своей наружности — ему казалось, что над ним смеются.» И в то же время, стоило этим страхам оказаться на бумаге, как рождались сказки настолько жуткие, что навсегда запоминались читателю, как страшные сны преследовали его. Взять хотя бы «Красные башмаки» или «История одной матери». Согласитесь, не самые известные сказки. И именно что их не включают в стандартные сборники сказок Андерсена, где всегда присутствуют и «Снежная королева», и «Свинопас».
«Детский», привычный, допустимый в наших домашних библиотеках Андерсен, интерпретирован в доброго волшебника, в «оживителя» вещей и предметов, в защитника бедных и слабых. Он спасает добро и наказывает зло. А между тем, в большинстве его сказок, если мы обратимся к собранию сочинений, умирает именно доброе, светлое, беззащитное и живое.
Многие вырастают на привычных сказках и никогда не узнают другого Андерсена. Того, который не хотел быть запечатленным в памятнике в окружении детей. Того, который сочинял истории постарашнее книг Стивена Кинга. Того, который был уверен, что одна половина его лица красивее другой. И всегда подставлял ее для портретов. А вторая оставалась в тени.
— Хочу быть Русалочкой! – слышу я снова.
И нет уверенности, что когда-нибудь по своей инициативе предложу своей дочери другого Андерсена, который, как мне кажется, не для всех и точно не для детей, превращающих с помощью покрывала ноги в хвост Русалки.