— У меня уже голос садится, — она откашлялась и сказала ему громче:
— Ау! Как слышно? Хриплю?
— Ну, разве что самую малость, — он не впечатлился. – Ты же знаешь, к концу года я перестаю нормально слышать. Песни еще воспринимаю более-менее и всякую веселую музыку. Все эти «Три-та-та, тра-та-ту» — их еще более-менее слышу. Но просто чей-то голос — почти нет, — он смеется.
— Прекрасно устроился! — хмыкнула. – Как удобно сваливать на глухоту, правда? Кричу ему вчера: «Картошка закончилась!», а в ответ – тишина. «Мусор вынеси!» — говорю. Даже не пошевелился.
— Не злись. Уши реально отказываются слышать! – он даже шапку снял, чтобы она убедилась: да, уши хоть и на месте, но барахлят.
— А ноги отказываются ходить, да? – в ее голосе слышны нотки возмущения. – Раньше от тебя хоть какой-то толк был. А теперь – плюхнешься в кресло и сидишь, как зритель…
— Я что, виноват? – он суверен, что она придирается без повода. – Разве это я так решил, чтобы никаких лишних движений? Ты же знаешь, я раньше прям летал туда-сюда, туда-сюда, остановить меня не могли.
— А кто же так решил, что ты теперь как украшение у ёлки? – сощурилась.
— Валентина Викторовна! – ответил и оглянулся: когда же уже позовут? Сил нет каждый раз этот разговор выдерживать. Устал. В кресло бы. И чтобы подушку под спину не забыли подложить. Гудит спина…
— Конечно, Валентина Викторовна все за тебя, здоровенного сорокалетнего детину, решает. Подкаблучник! А ты бы ей сказал: «Да что вы, Валентина Викторовна, какой же от меня тогда смысл, если я просто сижу нога на ногу? Вы лучше даме стульчик приготовьте, а я уж сам. А она пусть отдохнет…». Но ведь подумал только о себе, да? А я отдувайся теперь за двоих. Тут похлопай. Там потопай. Покружись… Дома верчусь-кручусь. Теперь и здесь… Уже тридцать пятый раз за неделю. Да женщинам памятник после такого ставят! И не один!
- Но я же не виноват, что дети такие пугливые. Трепетное поколение, ничего не скажешь… Увидят меня – и в слезы. Стресс у них. А тебя вот не боятся. Тебе радуются. Приятно же?
- Ага, - она вздохнула. – Сплошные приятности. И собака наша меня не боится и со мной лучше, чем с тобой гуляет. И крыса в клетке ест только то, что я ей насыплю. И попугай только мне рад. И посудомойка так и просит: ты уж, пожалуйста, сама загрузи посуду. А стирка, та – сразу в обморок, если не я ее развешиваю… А может, просто, хватит ездить на женщине? Может, хотя бы в Новый год поменяемся местами? Я плюхнусь в кресло. А ты все делай сам: от яичницы на завтрак до загадок про зиму?
Нужно было дать достойный ответ. Но какой? К счастью, дверь открылась, в коридор высунулась голова с нарядной прической и произнесла:
— Зовут. Пора. Уже три раза кричали.
Она поправила кокошник, он покрепче закрепил бороду, и Дедом Морозом и Снегурочкой они вошли в актовый зал детского сада «Чебурашка». Стоило ему басом выдать: «Здравствуйте, детишки!», как карапуз в первом ряду завизжал, а за ним разрыдалась и девочка с крылышками бабочки. Заведующая, Валентина Викторовна, глазами указала Деду Морозу на кресло у ёлки. А Снегурочке прошептала:
— Дальше вы сами, пожалуйста, а то мы потом их не успокоим…