Так вышло, что одна из моих бабушек, очевидно, никогда не хотела семью и детей. Но во время Советского союза, всеобщего хождения строем и репродуктивного труда на благо общества нежелание обзаводиться мужем и потомством не могло стать приемлемой причиной этого не делать. Так что ей пришлось перебороть себя и встать на путь замужества и деторождения — ведь все так делают. К сожалению, из-за этого внутреннего конфликта она не смогла стать ни хорошей матерью, ни хорошей бабушкой. Но зато она совершила в своей жизни одно невероятное чудо — она подарила мне прабабушку. Да-да, именно так: бабушка подарила мне прабабушку, а не наоборот.
Как же так вышло?
Бабушка, которая работала в одном из многочисленных безликих институтов, познакомилась с женщиной — у той не было ни семьи, ни достойной работы, ни каких-либо перспектив. И приютила ее у себя. С условием, что она будет присматривать за детьми, помогать по хозяйству и приносить в семью немного денег, подрабатывая в том самом институте уборщицей.
Так в нашей семье, в которой меня в то время еще не было, появилась баба Шура. Веселая, легкая, она действительно быстро освоилась и стала по-настоящему родным человеком моему папе и его сестре, моей тете. Папа звал ее мамой Шурой. И когда появилась я, в мою жизнь она уже вошла в статусе официальной прабабушки — в подробности меня не посвящали, я просто росла с уверенностью, что она бабушка моего отца. И считала я так довольно долго — правду мне рассказали через несколько лет после того, как ее не стало. Изменило ли это мое отношение к ней? Разумеется, нет.
Когда я думаю о ней сейчас, уже в статусе мамы, я понимаю, что бабушкина любовь, полученная мною так много лет назад, прямо здесь и сейчас выступает для меня источником родительского ресурса. Я вспоминаю, как бабушка шила моим куклам одежду, учила меня собирать колорадских жуков, рассказывала мне страшные сказки про Петра I, предлагала рассматривать облака и говорить, каких животных они мне напоминают, я понимаю, сколько же она в меня вложила! Как она мне помогла — но ценить это в полной мере я начала только теперь.
А тогда, в детстве, которое не было безоблачным, как и любое детство, пришедшееся на 90-е годы, вся ее забота, обволакивающая любовь и какая-то естественная способность играть, придумывать, были для меня само собой разумеющимися вещами.
Я обожал ездить к бабуле на дачу — в этот славный, небольшой и уютный дом, дверь которого все лето была открыта — как в буквальном, так и в переносном смысле. Я качалась на качелях в саду, ела сливы прямо с дерева, шлепала мухобойкой ос, когда бабушка принималась варить варенье на электрической плитке, которую выносила во двор.
По вечерам баба Шура и ее двоюродная сестра (теперь уже и в их родстве у меня есть сомнения), чей дом стоял прямо напротив нашего, устраивали для меня настоящие сказки: велели мне подниматься на второй этаж и смотреть вглубь сада во все глаза. Через пять минут над кустами черной смородины поднимался веник, одетый в красный платок — это была Баба-Яга. Я знала, что это веник, но что-то в нем было совсем настоящее, заставляющее меня верить в его бабкоежкгинскую сущность.
Бабушка и ее сестра были отличными компаньонами по играм, потому что сами были открыты и ужасно наивны — когда над дачей собирались тучи и начиналась гроза, мы все собирались в одной комнате, выключали электричество и завешивали зеркала полотенцами. Не помню, от чего мы так защищались — от злых ли духов или шаровой молнии, о которой мне рассказывали не менее страшные истории, чем о Петре I.
А когда гроза отступала, и можно было выйти на улицу, я надевала зеленые резиновые сапоги, и мы шли на ключик за водой. А на следующий день — за грибами. Их мы искали в небольшой рощице, которая обрамляла бывший пионерский лагерь — поросшие травами и цветами турники, бревна для гимнастических упражнений и другие спортивные снаряды смотрелись там странно, но все-таки даже как будто бы уместно: такой вот памятник силе природы и времени.
Мы собирали грибы, шли домой и готовили картошку — самую классную картошку в мире. Я вообще очень любила есть все, что готовила баба Шура — она была настоящим доморощенным шеф-поваром. По утрам она варила мне кашу и заворачивала ее в ватник — чтобы не остыла, пока я сплю. Она пекла пресные пироги с щавелем. Варила кисель из ревеня. Мариновала потрясающие помидоры. Лепила вареники с вишней — через многие годы я узнаю, что они были любимым блюдом поэта Маяковского, про которого буду писать диплом. А тогда я просто радовалась гастрономическим открытиям, которые можно было сделать, не выезжая за пределы дачи. Именно там она познакомила меня с цветной капустой. Помню, я несколько расстроилась, когда впервые увидела кочан — капуста-то оказалась белой, а никакой не цветной. Бабуля сказала, что это ничего, она компенсирует вкусом. И так и оказалось — эту встречу с капустой, обжаренной в яйце на серенькой сковороде, я в деталях помню до сих пор. И сама часто так готовлю.
Мне никогда не было скучно с бабой Шурой, даже когда она уставала, и ей нужно было полежать. Пока она лежала, я рассматривала пуговицы и тряпочки, керамические фигурки и восковые фрукты, сохранившие следы зубов моего маленького папы. Еще мне нравилось заглядывать в блюдца, расставленные по подоконникам — в них во влажной марле ждали своего часа семена томатов, огурцов и бог знает чего еще — все их бабуля добывала из овощей прямо с огорода.
Она почти ничего не рассказывала о своей жизни — только какие-то истории из детства, щедро сдобренные приемами магического реализма. Ничего — про войну и потери. Ничего про родителей. Я знала только, что она — моя Шурочка Фокеева, которая умеет петь матерные частушки, печь самые прекрасные ржаные лепешки без ничего и сочинять сказки про лису, получившую пенсию и купившую на нее лосины и пепси-колу. Скучаю по тебе, ба, и вспоминаю твое зеленое платье в горошек. И тиканье часов в твоей спальне по ночам. И стрекот твоей швейной машинки. Столько воспоминаний, звуков, вкусов и запахов ты мне подарила, не счесть!
А потом и дачу продали, и бабушкино здоровье стало ухудшаться. И я выросла — и стала реже забегать к ней после школы. Звонила иногда — помню это ее нежное «але», которое она произносила так, будто вместо нее трубку брал говорящий зайчонок.
Когда мне было 13, баба Шура умерла. Я не была у нее в больнице — почему-то меня туда не брали. Но я была на похоронах, это были первые похороны в моей жизни. Я помню их — как плакала, как плакал папа, как я бросила платочек со своими слезами в могилу — так мне сказали сделать. Было очень холодно, на мне был красный пуховик. А потом все поехали есть блины в бабулину честь и вспоминать все ее уморительные шутки и поучительные разговоры — как ей удавалось быть строгой, убедительной, но при этом невероятно ласковой, своей, не отталкивающей, не вселяющий страх того, что ты потеряешь ее доверие, не знаю (однажды я наступила в таз с вареньем — и мне ничего за это не было, баба Шура только в очередной раз рассказала мне, что мой папа в моем возрасте уже сам стирал свои носки, и рекомендовала мне сделать то же самое). Но знаю вот что: я хочу быть хотя бы в половину такой хорошей мамой, какой моя Шурочка Фокеева была мне прабабушкой.