«Кто тебе еще скажет правду, если не я?»
Прекрасно помню, когда я впервые услышала этот риторический вопрос от мамы. Я тогда училась во втором классе и мечтала быть артисткой, выступать на сцене, носить пышные платья и поражать всех своими талантами. Ради этого и записалась в школьный хор. У меня была отличная память и, видимо, неплохой голос, раз на первом же концерте меня поставили в центре первого ряда. Из него, из этого центра первого ряда, я видела в зале и маму, и бабушку. И чтобы им было приятно, пела старательнее и громче остальных, а на высоких нотах даже вставала на носочки, словно эти ноты где-то в небе, а я за ними тянусь изо всех сил. После концерта я предвкушала, как мама и бабушка будут меня хвалить. Как они будут поражены моим пением. Как захотят, чтобы дома, на кухне, уже только им, я спела все еще раз: и про дождик, и про зайчика, и про осень… Но мама решила сказать мне правду:
— Солнышко, у тебя не самый идеальный слух. В следующий раз пой, пожалуйста, потише, — мама вроде и обнимала меня, но мне было холодно. А чтобы я не посмела возмутиться, мол, учительница музыки меня хвалит и даже ставит в пример другим девочкам, мама вкрадчиво добавила:
— Чужим людям ты не так важна, как мне. Кто еще тебе скажет правду, если не мама?
От этой правды хотелось рыдать. Спрятаться и страдать. Обидеться и уйти далеко-далеко. Но мама улыбалась. И всем своим довольным видом словно говорила: будь благодарна; очень важно и приятно, чтобы тебе однажды сказали вот такую правду. Может, пока ты слишком мала, чтобы оценить ее, но потом, когда вырастешь, ты скажешь маме спасибо. Я обняла маму в ответ и решила больше не ходить на хор. Учительница музыки несколько раз звонила нам домой, уговаривала меня вернуться, говорила родителям, что у меня есть все данные для того, чтобы петь профессионально. Но я уже знала: учительнице я не так важна, а вот мама, моя самая лучшая мама в мире, уверена, что слух у меня неидеальный. Нет, больше никакого хора!
…И никакой юбки!
Это уже результат «подростковой правды». Все девочки в классе носили мини. Они как раз вошли в моду. И я тоже купила себе такую юбку на собственные сбережения. Но когда крутилась в ней перед зеркалом в прихожей, бабушка, проходя мимо, прокомментировала:
— Конечно, рост у тебя что надо, но эти коленки… Никогда не видела, что настолько острые были…
Юбку потом перешили в топ. Но и его я не носила. Мне не хватало объема в области груди, и чтобы топ не съезжал, приходилось сутулиться, придерживая его подмышками. Даже не помню, куда он в итоге подевался. Но когда в восемнадцать меня пригласили в модельное агентство и даже уже предлагали подписать контракт с одним модным домом, я только неестественно засмеялась в ответ, мол, уж меня-то вы не проведете! У меня коленки – острее некуда. Просто вам до меня нет дела. Нет смелости сказать мне всю правду в лицо…
Я не готовлю утку, потому что моя мама в порыве честности сказала, что моя утка всегда слишком сухая и невозможно есть. Я не ношу челку, потому что тетя, увидев меня в мои шестнадцать с длинной рваной челкой, выдала «правду»: «Теперь у тебя лицо как будто квадратное!». Я никогда не пою, потому что помню, что со слухом у меня беда. И даже замуж выходила в брючном костюме, с тринадцати лет в моем гардеробе нет ни одной юбки.
— Какая же ты красивая, — муж часто говорит мне то, на что я не знаю, как реагировать. Неужели я ему не так важна? Почему не говорит правду? В ответ на комплимент я всегда отшучиваюсь. Но знаете, если обрезаны крылья, то и шутки получаются какие-то несмешные.