Мне было примерно 11-12 лет, когда однажды весной мы с мамой возвращались из города. Городом у нас называли ближайший крупный населенный пункт, куда жители нашего поселка ездили к врачам-специалистам, в банки, крупные магазины или в кино. Путь был не близкий, почти час на старом, часто ломающемся и бесконечно вздыхающем под тяжестью человеческих тел, автобусе.
С мамой мы в тот день по какой-то уже забытой мною причине не разговаривали. Каждый думал о своем и смотрел в грязные окна, на мелькающие за ними однотипные деревья и дома. На особенно плохих участках дороги автобус подпрыгивал, и в воздух поднимались клубы золотистой пыли от вельветовых сидений.
Дышать было тяжело, в салоне было душно, пыльно и пахло бензином. Я старалась провалиться в сон и сократить тем самым путь до дома. Мама смотрела перед собой, время от времени хмуря густые брови, от чего на переносице образовывались суровые складки. На очередной остановке автобус открыл свои двери и запустил порцию усталых пассажиров. Все в основном были женщинами, возвращающимися с очередной смены на текстильном заводе.
Я уже почти провалилась в сон, когда почувствовала, что в салоне что-то изменилось. Люди стали вставать и передвигаться из задней части, где сидели мы, в переднюю, на еще оставшиеся свободные места. Стал разрастаться тихий недовольный гул. Женщины одна за другой вставали со своих мест, продвигались вперед, хмурили брови, поджимали губы. Люди стали тихо переговариваться с друг другом, косясь в самый зад автобуса.
Я тоже оглянулась. Там, на задних сидениях, выстроенных в ряд, сидел, развалившись и нисколько не смущаясь, мужчина. Сказать однозначно, что он бомж, было нельзя: грязные, свалявшиеся волосы, загоревшее до черноты лицо и руки, с обломанными ногтями, выдавали в нем человека, много времени проводящего на свежем воздухе, а запах и слишком странный выбор одежды — человека не сильно задумывающегося о чужом мнении. Он с независимым видом оглядывал автобус и явно не собирался менять своего места, временами ухмыляясь на очередной, косо брошенный в его сторону взгляд.
Радиус пустоты вокруг него вырос до максимального размера и остановился — дальше было просто некуда идти. Я постеснялась разглядывать его пристальнее и, прикрыв глаза, попыталась снова провалиться в сон, когда почувствовала, что мама, сидевшая до того спокойно и пару раз вскользь взглянувшая на предмет всеобщего внимания, вдруг встала:
— И не стыдно тебе ехать с обоссанными штанами, да с ширинкой нараспашку? Здесь же женщины кругом! — Она уселась рядом с ним.
— А, хрен с ними! — ответил мужик, махнув рукой, показывая тем самым всю степень своего безразличия.
— Что значит «хрен с ними»? — возмутилась в ответ моя мама. — Это же женщины! Постыдился бы! Чтобы ты сказал, если бы я ехала в таком же виде? — Она демонстративно провела рукой по своему пальто, показывая, что ее одежда выглядит опрятно и аккуратно, в отличие от его.
Я стала волноваться и оглядываться на них. Мне казалось неправильным, что мама внезапно решила завести себе такого нового знакомого. Люди вокруг проснулись и тоже с интересом стали смотреть в нашу сторону, по-видимому, ожидая интересного развития неожиданного спектакля. Я заволновалась сильнее, мне не нравилось привлекать к себе внимание таким способом, и я вдруг испугалась, что здесь могут оказаться какая-нибудь моя учительница из школы или мама кого-нибудь из моих одноклассников. Очень не хотелось стать центром обсуждения взаимоотношений моей мамы и этого сильнопахнущего мужчины. Я в панике оглянулась и всей своей мимикой и руками попыталась приказать ей вернуться на место. Она, перехватив мой взгляд, нахмурила свои густые брови и произнесла:
— Саша, что ты там сидишь? Иди сюда.
Я отчаянно замотала головой, поздно спохватившись,что надо было не общаться с мамой жестами, а притвориться спящей, как опоссум. Зная мамин характер, теперь мне не избежать присоединения к их высокому и интеллигентному разговору, который на данный момент затронул сложные аспекты взаимотношения мужчин и женщин в современном обществе. А проще говоря, почему Танька, дура редкостная, выгнала его из дому.
— Саша, иди сюда, я тебе говорю. Ты хочешь быть такой, как они? — мама кивнула в сторону стоящих женщин, которые продолжали морщить нос и вздыхать, всем своим видом показывая, как им не нравится подобное соседство. Мама не повышала голос, но и не старалась его понизить. Он был обычный, только раздраженный из-за моего упрямства. — Садись здесь, поздоровайся, это… как тебя зовут?
— Петр Николаевич — маленькие черные глазки хитро взглянули на меня, а я, втянув голову в плечи, направилась к их сидениям.
— А это моя дочь, — мама чуть подтолкнула меня в его сторону — в школе учится, в 5 классе. Так на чем мы остановились… Да, а ты свою жену любил? Ты ее баловал? Хоть слово теплое ей говорил или все так, наотмашь, лишь бы щи варила да кровать грела?
Я перестала их слушать, и, провалившись в какое-то тупое состояние, ловила взгляды людей. Как только я смотрела на них, они тут же отводили глаза и становилось непонятно, они следят за мной или просто это был нечаянно скользнувший по мне любопытный взгляд. Я очень хотела, чтобы эта поездка закончилась и меня наконец отпустили. Вдруг меня вывела из оцепенения фраза, произнесенная новым знакомым:
— …космонавтом я был. В Питере учился, там авиационный институт.
Меня эти слова, как будто выдернули из воды, я впервые посмотрела на него пристально: грязные руки с длинными обломанными ногтями, на которых были расплывчатые синие рисунки, а может быть слова — за грязью не разглядеть. Запачканные чем-то штаны, и непонятного цвета куртка. Он сидел, закинув одну ногу над другую, в странной неловкой позе, словно ему холодно. А глаза были живые, хитрые, на сильно загорелом лице со щербатой улыбкой. Космонавт…
Я старалась соотнести и понять, как этот человек, сидящий через маму от меня, может быть космонавтом. Тем, кем в тайне от всех, мечтала стать и я. По ночам, когда родители не видели, я прибегала в гостиную, забиралась с ногами на подоконник и долго-долго смотрела в небо через папин старый бинокль. Я рассматривала луну, звезды, мечтала прочитать всю энциклопедию по астрономии, толстую и без картинок, стоящую у нас на полке. Но это было всегда менее интересно, чем смотреть на мерцающие звезды и мечтать.
— Там, наверное, сложно было учиться. — тихо произнесла я, обращаясь к мужчине.
— Где?
— В институте… у космонавтов много математике и физики. — я старалась говорить громче и с умным видом. Это было единственное, что я знала об этой специальности, и мне очень хотелось услышать подробности. Я даже забыла, что еще недавно боялась и мучительно ждала конечной остановки, где мы бы с мамой вышли и больше никогда его не видели. Теперь же мне хотелось услышать рассказы об обучении, тренировках и условиях поступления туда. Воображение рисовало будни суровых астронавтов из американских фильмов и их героические путешествия за пределы Земли.
— Ну конечно, сложно. Не все выдерживают. Перегрузки все же. — я открыв рот, слушала его.
— А какие предметы вы там учили? Астрономия была?
— Что за ерунду ты спрашиваешь? Ну учили и учили, какая разница? — Бросила раздраженно мама, я помешала ее разговору и отвлекала Петра Николаевича от более важных и значимых вопросов. — Так, что случилось и почему она тебя выставила?
Я снова замолчала, в душе было очень неспокойно. Я представляла, как этот человек поступает в институт, учится, сколько гордости и радости у него и его родителей. И потом все пропало: позор, косые и злые взгляды, невозможность вернуть назад то, что было. Падение с такой огромной высоты… Наверняка, его родители гордились им, хвастались, а теперь прячут глаза, и он сам пьет, потому что ему стыдно. Как же жесток мир и люди. Вот вчера ты космонавт и должен лететь на орбиту, а сегодня ты презренный всеми, без дома, без друзей. Может да ну его, быть космонавтом? Если вдруг не получится или как-то ужасно сложится, такой ведь позор будет. Я не смогу смотреть в глаза никому. Наверное пить буду, просто уеду далеко-далеко, где меня никто не узнает.
Я больше их не слушала, смотрела в окно, погрузившись полностью в свои мысли. Домой я шла молча, еле передвигая ноги. Мама же, наоборот, была в приподнятом настроении:
— Вот как бывает в жизни! А что они делают? Стоило человеку один раз оступиться — на помойку сразу! Из жизни его вышвыривают, не нужен никому. Все носы морщат и головы отворачивают. И ты тоже! Ты такая же, как они? Тоже ведь отворачивалась и корчилась «я лучше него», да? А нормальный человек оказался, с женщиной не повезло, — мама распалялась все сильнее. — Всем бы лишь бы себя выше поставить. Ты бы ведь не подошла бы и близко, только презрительно гримасы корчила, если бы я не заставила.
Что, Саша, хочешь быть такой же, как эти тетки? Нет ведь у тебя в душе сожаления к нему, только думаешь, как бы поскорее в свой сытый и теплый дом вернуться. А ему некуда. Ты думаешь, ты лучше него, если у тебя все это есть? Отнюдь, Сашенька, отнюдь, жизнь может еще так повернуться, что мало не покажется. Я тебе специально хотела показать, чтобы ты не смотрела свысока, не фыркала презрительно, как они.
Я шла молча, и мне было стыдно. Мама была права, не было у меня ни жалости, ни других чувств к этому человека. Я хотела бы сделать вид, что я его не вижу и его нет. Меня пугали его странные глаза, грязные руки и запах. Космонавт. Это единственное, что затронуло меня сильно и заставило усомниться в том, кем я мечтаю быть. Словно мою мечту, чистую, красивую, тронули этими немытыми руками с грязью под ногтями.
Дома я никому не рассказала об этой встрече. Сестра не поняла бы меня, причем здесь космос и какой-то бомжеватый дядька из автобуса. Папе я почему-то тоже ничего рассказывать не стала, подозревая, что он очень не обрадуется маминому выбору друзей, и они поссорятся, а виноватой в итоге буду я, как самое болтливое звено. С мамой я не хотела делиться своими переживаниями, справедливо полагая, что она еще раз мне припомнит мою черствость и надменность по отношению к людям, которые оступились в своей жизни. И я молчала, постоянно вспоминая эту поездку, мамины слова и лицо этого мужчины.
Он даже иногда являлся ко мне во сне, смотрел и ухмылялся, словно я должна была ему отдать что-то свое и важное, потому что у меня это есть, а у него нет. Я должна была, но мне не хотелось, очень не хотелось, потому что когда я все же перешагнув через себя, протягивала в руке это что-то, он ухмылялся. Бинокль я больше не трогала, а энциклопедию поставила подальше на полку, и совсем не хотелось больше мечтать о космосе. На улице я старалась не смотреть на бомжей или нищих, мне становилось неловко и стыдно, и я начинала себя ругать, что ничего не делаю для них. Что вот, у меня полная сумка продуктов, а я не могу заставить себя подойти и отдать им ее или хотя бы что-то из нее. Страшно. А им наверное хочется творожка или яблок, которые я несу и которые буду есть, а они нет…
Прошло примерно полгода. Однажды мы с мамой собрались пить чай. День был на удивление хороший, мы с ней о чем-то болтали, шутили и мне показалось, что сегодня по каким-то непонятным для меня причинам, то ли звезды ночью сошлись особым образом, то ли сам день складывался на удивление хорошо, но именно сегодня у нас получится хорошая доверительная беседа. Я разлила чай по кружкам, и вдруг мне пришло в голову рассказать ей свои мысли о той истории с мужчиной из автобуса. Сказать, что мне его, конечно жаль, но самое сильное впечатление на меня произвели его слова о том, что он — космонавт на самом деле. И как это должно быть для него тяжело, осознавать, что вся его жизнь пошла под откос. И еще про то, что я думала стать космонавтом, а теперь не знаю.. может историком стану, а может химиком. Мы с мамой расселись и я, накладывая себе сахар и мешая его, начала очень осторожно, подбирая слова, говорить:
— Мама, помнишь, мы как-то с тобой ехали, давно уже и там был дядька.
— Какой дядька, ты о чем?
— Ну помнишь, ты еще к нему подсела и разговаривала, а никто больше не хотел.
— Аа.. ну и вспомнишь же ты.
— Так вот, знаешь, больше всего меня поразило, что он же был космонавтом! — мама, которая до этого расслабленно слушала меня, смотря вдаль и грея руки и кружку, вдруг перевела на меня взгляд и нахмурила брови.
Я заволновавшись, что сейчас не успею сказать правильно, как продумала до этого, начала тараторить:
— Это ведь так страшно. Столько надежд на него было, а родители… такие планы, он же наверняка на станцию международную хотел полететь и вот так вот все… Это так ужасно. Меня, знаешь, не столько остальное затронуло, сколько это. Он так мечтал, наверное, а сейчас он в автобусе, с расстегнутыми штанами и все отшатываются…- мама все сильнее хмурила брови и я, испугавшись, что говорю не то, не те, по-видимому, чувства должны были у меня родиться. Я должна была бы сочувствовать ему просто так, а не потому что он космонавт, говорить о людях, которые к нему плохо относятся, и я в том числе.
А меня больше всего волнует, кем он был и кем он стал. Если бы я не знала этого, так бы и считала его отбросом. А тут как-то все поменялось у меня, и я увидела в нем человека. Мне так хотелось сказать правильно, чтобы меня поняли, что от напряжения я все сильнее крутила ложечку в кружке и, окончательно запутавшись в своих словах, замолчала.
Мама, нахмурив брови, с удивлением смотрела на меня, и когда я замолчала, вскричала:
— Какой космонавт! Он брехал, Саша! А ты поверила?! Господи! Он просто алкаш! Саша! — она рассержено отставила в сторону недопитый чай и вышла из кухни
Я сидела и смотрела ей вслед, а в кружке вращался круто заваренный чай.