Лето заканчивалось. Мы с дочкой поехали к моим родителям на дачу, чтобы застать последние августовские деньки. Когда подъезжали к станции, электричка разрыдалась.
— Дождь… — задумчиво протянула Валенсия, глядя в мокрое окошко. — Дождь – даждь, даждь – ждаждь.
Катать на языке слова, выдумывая новые, её любимое вагонное занятие.
— …даждь-ждать, дождь — ждать! Мама, смотри, омонимы!
С тех пор, как я весной не очень удачно объяснила дочери, что такое омонимы, она все хоть чем-то похожие слова принимает за них.
Зонтиков мы не взяли, так что нам ничего не оставалось, как спрятаться в объятиях разлапистой ёлки рядом с путями — ждать.
Кроме нас, вокруг не было ни души. Только несколько ворон столпились под соседней ёлочкой и ворчливо покаркивали.
Мы принялись озвучивать ворон.
«Теперь это надолго», — сказала одна.
Дождь и правда не собирался заканчиваться, лужи начали пускать пузыри, а мы стали ловить ртом капли, падающие с колючих веток. Валя сказала, что еловый дождик — это её. И что мой, грибной, будет в следующий раз.
Мимо нас на электричку пробежали два грибника с пустой корзиной: они не знали, что дождь еловый. У них был только один зонтик, и чтобы не расплескать сухой воздух вокруг себя, они шли, плотно прижавшись друг к другу и «в рифму», словно у них не четыре, а две ноги на двоих.
Мы стали придумывать рифмы.
Осень-сосен-длиннокосен.
(Осенью надо отрастить косички до попы).
Осень-просинь-несерьёзинь.
(Несерьёзинь – страна, где нет серьёзных людей, а все несерьёзные).
Потом дождь поутих, и мы побежали от него по деревенской дороге, футболя подгнившие яблоки и глотая воздух, похожий на остывший компот. Ввалились на участок, замёрзшие и промокшие насквозь. Отмахивались от назойливых охов и ахов бабули и дедули. Грелись у костра, рассматривая, как в дыму вырисовываются планы на осень и целую большую жизнь.
Дедуля сказал:
— Если не разболеетесь, может, на лодке завтра поплаваем напоследок? На завтра хорошую погоду передавали.
Мы не разболелись, и на следующее утро действительно было ясно. Только одно облачко в виде крокодила болталось на горизонте. После завтрака у него отвалился хвост, и мы пошли в гараж.
Дед отодвинул шаткую лестницу, загораживающую проход, и достал из угла большую прорезиненную сумку болотного цвета. Резина на ней была потрескавшаяся от старости и напоминала кожу, с которой слезает отпускной загар.
— Это что, плот? – спросила дочь. – Мы на нём поплывем по Волге?
— Это чехол. Лодка внутри, — объяснил дед. – Сейчас надувать будем.
Трехместную резиновую «Уфимку» мой отец купил двадцать пять лет назад, когда только приобрёл участок и ещё наивно полагал, что будет на даче отдыхать. Надувалась она раз в несколько лет – по особым случаям: испытать наших с сестрой женихов (экзамена юрким судёнышком с коротенькими ручками-веслами не выдерживал никто), в честь Дней рождения, или, как сегодня, по случаю завершения сезона. После появления Валенсии её не доставали ни разу.
Мы надули лодку, осмотрели пухлые бочки и донышко на предмет повреждений. А после обеда попрощались с бабулей, погрузили судно на тележку и отправились на речку.
На Волге был штиль. Не совсем идеальный, когда вода похожа на зеркало. А с мелкими плавными сборками, когда она напоминает ткань мокрый шёлк.
— Ну, будем спускать! — сказал дедуля, когда мы выгрузились на берег.
Мы взялись за боковые верёвочки и потащили «Уфимку» к воде. От тяжести ноши верёвки больно врезались в ладонь. Однако стоило нам спустить лодку на воду, как она сразу же стала невесомой.
Дедуля грёб и рассказывал про детство.
Про то, как первый раз увидел море.
Про полынные веники, которыми подметала полы его бабушка.
Про удивительное поле донника, через которое он однажды в молодости шёл от стекольщика. Он шагал по тропе, и с одной её стороны рос жёлтый донник, а с другой — белый, и они словно отражались друг в друге через стекло, которое он нёс, обмениваясь цветом.
Валька плохо понимала, что говорит дедуля, и я переводила рассказы отца на детский язык, превращая их в наскоро слепленные сказки.
Домой вернулись уже к вечеру.
— Ну, как поплавали? - спросила бабуля.
— Во! – с восторгом выкрикнула Валенсия, показывая большой палец. – Мне было таак скучно!
— Не понравилось, значит? – вздохнула моя мама.
— Почему, понравилось! Мне было скучно-хорошо, а не скучно-плохо! – ответила Валька.
***
Потом мы пили чай и говорили, что скука, наверное, и правда бывает разная. Что бывает плохая, когда неинтересно жить. И бывает хорошая, когда просто штиль. И что в ближайшие месяцы у нас ещё будет много времени, чтобы вот так, по-хорошему, поскучать. Пережидая дожди, рассказывая друг другу про детство и придумывая рифмы к слову «осень».