Сначала все говорили, что в 3 месяца станет легче. Дескать, младенца наконец-то отпустят колики, и жизнь вновь станет похожа на «жизнь до». Обычно про такое читаешь примерно тогда, когда младенец еще в стадии эмбриона. Читаешь и веришь.
⠀
Мне на полном серьезе рисовалась именно такая картина. Вот ты рожаешь и сразу же начинается трындец. А потом ровно в 3 месяца он резко заканчивается, и начинается беззаботная жизнь примерно до подросткового кризиса. Только 3 месяца надо потерпеть.
⠀
Ага…
⠀
У меня есть одно воспоминание, которое я трепетно берегу. Стараюсь отложить его в укромное место, чтобы не задело альцгеймером. Всегда к нему возвращаюсь. Вспоминать это воспоминание — очень терапевтично. Как антидепрессант.
⠀
Так вот воспоминание. Алисе около 2-х месяцев. Все дневные сны она спит только на руках, бодрствует тоже на руках, грудное вскармливание, как завещал Боулби-Петрановская, почти нон-стопом.
⠀
Мне очень нравится совет, который дают тем, кто не совсем понимает, что такое новорожденный. Говорят, возьмите 5-литровую канистру с водой и весь день носите ее на руках, максимально горизонтально, потому что канистре еще нельзя сидеть, она только начала жить. Поддерживайте головку. И возрадуйтесь, что эта канистра не орет и не грызет вам грудь, каждые 1,5-2 часа по часу.
⠀
И вот ты ходишь с канистрой, и вдруг ей почти 2 месяца и она интеллектуально доросла до мобиля. Для тех, кто вдруг не в теме, это такая музыкальная карусель, которая вешается над кроваткой и 20 минут под мелодию крутятся игрушки, которые висят так, что мамин глаз радуется, а ребенок снизу видит только их жопы. Игрушачьи жопы под музыку — это очень интересно, когда тебе 2 месяца. И ребенок залипает над ними ровно на эти 20 минут. Больше нельзя — слишком сильное эмоциональное потрясение.
Я очень хорошо помню эти первые 20 минут. Это был первый раз за два месяца, когда я одна пошла на кухню и одна выпила чай, и не торопясь, съела бутерброд. Бесконечность свободного времени. Времени только для себя. Уровень моего счастья тогда невозможно передать ни словами, не песнями, ни жестами.
20 несчастных минут.
Сейчас об этом даже страшно подумать. Страшно представить, как это — иметь только 20 минут в день, когда можно делать, что хочешь. А тогда это было невероятное счастье. И только сейчас, на контрасте, понимаешь, какой невероятной задницей были первые два месяца.
Поэтому это воспоминание имеет терапевтический эффект, когда хочется погрузиться в пучину мыслей о том, что дети — это цветы жизни на могиле нервной системы родителей. Сейчас я могу пить чай сколько угодно раз, как угодно долго.
И весь интернет просто напичкан информацией, которая вводит в заблуждение.
Тот же кризис трех лет. Создается впечатление, что какое-то ограниченное время ребенок истерит, а ты, начитавшись литературы по правильной эксплуатации детей, все эти истерики грамотно отрабатываешь. И потом — хоп! — у тебя сразу идеальный, покладистый ребенок. И таким он и остается примерно до подросткового кризиса. То есть веришь, что все, самые маленькие намеки на истерики заканчиваются ровно в три года.
Ага…
И совсем другой пример садики.
Многие пишут, что садики — это вообще кошмар какой-то. Плюс еще собственная детская травма, и Алису в садик я вела, как в детский дом с очень низким рейтингом и кровожадными воспитателями.
Все говорили — боже, эти поделки! Эти поборы! Эти зеленые сопли! Этот родительский чат! Подлец Вася укусил мою Веронику. Идти к заведующей или в прокуратуру? Давайте скинемся и повесим всем детям чеснок на шею, потому что грипп!
А на самом деле все оказалось не так. Ну, кроме чеснока.
Поделок было штуки три за все время. И оказалось, что это очень интересно — пропасть без вести в Леонардо и выйти оттуда с пакетом цветных перьев, клеевым пистолетом и полным отсутствием желания этим пистолетом застрелиться. Может, я творческая личность, не знаю.
Чат тоже в основном пиликал сообщениями «Петя заболел», «Вася жидко покакал». Всякое было, чего уж скрывать.
Ах, да, за все три года садика Алиса заболела 4 раза с легкими соплями. Даже два карантина по ветрянке, когд а заболела вся группа, не взяли её, хоть она и максимально активно и тесно со всеми контактирует и втирается в доверие. В этом году она не болела вообще, а дебютировала, помнится, с температуры 40. И я тогда подумала, ну началось, но нет.
Про садик я могу рассказывать долго и радостно. Один сплошной положительный опыт на фоне моего изначально негативного отношения к садикам как к явлению.
А сейчас предстоит школа. И все опять пишут. И это читать страшно, не то что захотеть пережить. Школа еще не началась, а родительский школьный чат стартовал, и я аж перестала работать на некоторое время.
Там примерно так сейчас:
— Скидываемся по 5000.
— Сфигали по 5000? Обоснуйте и докажите.
— Скажите спасибо, что вообще собираем.
А потом вдруг кто-то:
— Вы одурели, что ли, пластиковые стаканчики для кулера покупать? Нам на этой планете еще жить и жить.
И это, если очень кратко.
Но после положительного опыта с садиком, я думаю, а вдруг про школу тоже все неправда? Ведь как обычно бывает? У кого все плохо, пишут и пишут, остановиться не могут. Ведь когда у тебя все плохо, хочется поговорить об этом. А у кого все хорошо, в основном молчат — других дел полно, когда все хорошо.
И я сижу и все эти мысли думаю. Такой типа богатый внутренний мир у меня сейчас. Муки выбора ранца плавно перетекают в муки выбора школьной формы. Но на фоне уже отпустивших мук выбора школы и принятия решения, в 6.9 или в 7.9 отдавать в школу, ранец — это уже расслабляющий досуг.
Сижу, изучаю вес ранцев и вдруг звонок. Смотрю в глазок, а там сосед. Говорит:
— Я сейчас буду убивать кошку, хочу, чтобы вы были свидетелем. Пойдемте, будете смотреть. И падает на дверь.
Он у нас алкоголик. Ему лет 50, и примерно раз в год он приходит с каким-нибудь очень заманчивым предложением.
И подумала, а ведь когда-то и ему выбирали ранец, карандаши и точилку. Но совершенно точно ему не выбирали ортопедический стул. Какой ортопедический стул, когда полстраны вместо туалетной бумаги практиковало Комсомольскую правду. Не то чтобы все дело в ортопедическом стуле, но боже мой, как счастлива был его мать, которой не надо было думать, под каким углом будут колени ее сына, когда он будет делать уроки.
И даже, если бы он все детство просидел на ортопедическом стуле, это никак бы не спасло кошку из его белой горячки. И его самого.