У Артема небольшая аллергия на сладкое, и сладкое мы от него прячем. Поскольку у сына есть встроенная система наведения на глюкозу, задача эта нетривиальная.
К счастью, на даче под лестницей на второй этаж у нас имеется спасительная кладовка с малоприметной дверью, сделанной заподлицо со стеной. Там я, главный сладкоежка в доме, чахну над своими кренделями. Жена покупает мне сладости лишь с тем условием, что я буду держать местоположение своего бункера в тайне от ребёнка.
— Запалишь поляну — даже сахара не получишь, — интеллигентно напутствовала она.
Это не касается варенья. Банки пылятся в серванте в полном забвении. Видно, эпоха варенья закончилась. Помню, как мое поколение, воспитанное Карлсоном, молилось на эти неказистые банки и готово было умереть за них в бою с бабушками. Но Артему варенье не интересно.
— Не хочу есть мертвые ягоды, — заявил мне ребенок однажды.
Как-то раз я привычно зашел в свою тайную кладовку за двумя-двадцатью конфетками и принялся по-кошачьему шуршать пакетами, как вдруг услышал над собой шаги: Артем поднимался под лестнице на второй этаж. Сын меня тоже срисовал и остановился — на ступеньке ровно над моей головой. Лестница у нас глухая, свет из кладовки наружу не проникает, чего не скажешь о звуке. Артем не двигался. Я понял: замер и прислушивается.
У Артема есть стариковская привычка: он разговаривает сам с собой.
— Кажется, я что-то услышал, — пробормотал надо мной сын.
Я не дышал. Сердце, напротив, колотилось, решив выдать все мои чувства разом: оно всегда так поступало, особенно, когда рядом девушки. А ведь по наблюдательности Артем стоил пяти девушек.
Я вспомнил, как много лет назад мы с Семой прятались в подполе в деревенском доме его бабушки. Мы залезли туда за вареньем, ошибочно полагая, что бабушка в огороде. Семина бабушка была подслеповата и компенсировала слухом: она подозрительно сопела над нами, скрипя костями и половицами: поворачивалась в разные стороны.
— Как партизаны… — восторженно шептал Сема.
Артем стоил пяти девушек и трех бабушек: мне была хана. Я уже в красках представлял, как сын спускается под лестницу и победоносно распахивает потайную дверь, за которой его отец пытается скоропостижно дожрать зефир в шоколаде, типа, не доставайся ж ты никому. А потом жена демонстративно выставляет на центр кухонного стола старую сахарницу с рафинадом — на всю мою оставшуюся жизнь.
— Видимо, показалось… — сказал надо мной Артем и продолжил подьем.
А я потом еще полчаса сидел в кладовке, заедая стресс пастилой вперемешку с валидолом.