Мне было семь, когда прямо 31 декабря скорая увезла меня в больницу с несбиваемой температурой. Я помню, как через уголок окна машины скорой помощи видела небо в ярких вспышках салюта и именно тогда поняла: «Вот и выросла». Дети будут распаковывать подарки, чистить ароматные мандарины, уговаривать родителей посидеть за столом до самого утра, а потом все равно уснут на диване перед телевизором. А я? Я буду ждать доктора и лежать в пустой неуютной палате, стены которой до половины выкрашены в зеленый, а дальше – в белый, переходящие в такой же скучный белый потолок.
Конечно, мне не пришло в голову, что Новый год испорчен не только у меня, но и у моих родителей. Как на иголках, они ждали утра, чтобы ворваться в приемную и спрашивать, настаивать, уговаривать, уточнять, благодарить дежурного врача, который поставил мне правильный диагноз «гнойная ангина» и назначил действенное лечение, чтобы уже через три дня я чувствовала себя бодрее. Я не знала, что все приготовленные мамой салаты испортились: у взрослых просто исчез аппетит. А мама так и не успела нарядиться в длинное шелковое платье, которое сама шила. И прическу она тоже делать не стала, хотя купила цветок с пером, который планировала вставить в локоны…
Но лежа в машине скорой помощи, я жалела только себя. Слезы лились сами, но ни врач, ни его помощница не обращали на них внимания. Мне было обидно, что свои семь лет я больше не верю в чудо. Что Дед Мороз, если он все-таки есть, как настаивает папа, не застанет меня дома и подарит мой подарок кому-то другому. А ведь в его мешке должны быть марки с животными для моей коллекции и настоящий мольберт. Разве любой другой ребенок такие подарки оценит? Да он, скорее всего, марки сразу растеряет, а мольберт один раз разложит, а потом соберет и спрячет за шкаф. Те, кто не художники, все прячут за шкафами или на антресолях. У моей подружки Маши есть и кисти, и тубус, и огромные плотные листы, и акварель в специальных «ванночках». И все эти сокровища – в кладовке. Между старыми лыжами и бабушкиной шубой.
За неделю, которую я провела в больнице, я окончательно свыклась с мыслью, что в моей жизни стало на один праздник меньше. В палате ничто не напоминало про Новый год. Нянечка, которая мыла пол, обмолвилась: «Висел на ручке окна стеклянный шарик, да какой-то маленький пациент его кокнул. Хорошо хоть, не порезался». Окно выходило на какое-то серое здание, в окнах которого ни разу не зажегся свет. А больничная еда была настолько далека от жареной курицы и маминых салатов, что я представляла себя узницей тюрьмы и, ковыряясь вилкой в безвкусной отварной рыбе, шептала: «Морят голодом, но я не сдамся. Наберусь сил и убегу». Только и оставалось, что играть. Придумывала, что доктор – злой колдун, который притворяется добрым. Что медсестра – хитрая ведьма. Что еда отравлена, но если произнести заклинание, выживешь. Когда не было процедур, я эти заклинания выдумывала… И однажды одно настолько сработало, что меня… выписали.
Папа вез меня домой в такси через город, который больше не выглядел праздничным. Растаял снег. Снова были пробки. Закончились выходные, и люди спешили, смотрели под ноги, толкались на пешеходных переходах, еле-еле умещались в переполненные автобусы. В нашей квартире праздник как будто держался из последних сил. Елка осыпалась. Нарисованный гуашью на зеркале снеговик размазался. Снежинки из бумажных салфеток свисали с люстры беспомощными тряпочками. А мандарины, которыми папа заменил в миске сгнившие, должны были еще немного полежать: «Нашел только зеленые», — извинялся папа. А мама просто обнимала меня и обнимала. И когда от ее объятий мне стало даже жарко, в дверь позвонили.
— Открывай, — скомандовал папа и пропустил меня вперед.
— Только не доктор! – я почти закричала, но по лицам родителей поняла, что бояться не надо. И открыла дверь. И услышала:
«Деда Мороза ждали? Простите, что опоздал!»
И он вошел! С бородой. В шубе. Наследил в прихожей. Чуть не забыл варежку. Подарил мне аж двадцать марок и настоящий деревянный мольберт. А еще… подарил детство, которое я считала ушедшим и не знала: оно, конечно, уйдет, но уже когда мне будет четырнадцать. А потом, кстати, снова вернется. Когда моей дочери исполнится три, и Дед Мороз придет уже к ней.