Когда я был юн, на мне можно было демонстрировать разбитое сердце в разрезе студентам медицинских вузов. Я влюблялся так часто, что сам не успевал за своими влюблённостями. Возлюбленные тоже не успевали. Часто они даже не подозревали, что они возлюбленные. Ну, и шут с ними, думал я в те годы: реальная девушка часто только портила образ моей возлюбленной.
Мои романтические истории были трагичны только при взгляде от первого лица, из танка. Снаружи это был обыкновенный «Комеди-клаб» с нежными прожилками Петросяна. Ни один Шекспир не пострадал.
Взять хотя бы длинноногую девушку Олесю. Мне было пятнадцать, спортивный лагерь. Имя «Олеся» почему-то всегда возбуждало меня само по себе, а тут к Олесе вдобавок прилагались длинные ноги...
Всю смену я пытался к ней подойти. Казалось бы, чего же проще, два тела в одном пространстве на близком расстоянии, элементарная физика, но как же трудно подойти к целой девушке в пятнадцать лет. Особенно к длинноногой. Эти длинные ноги словно уносят ее от тебя под облака.
Возможно, у меня был бы шанс, если бы на моем пути не возникла она. Не судьба-злодейка, а врачиха из местного медпункта. Дело в том, что в начале смены она всех нас осматривала и знала, что у меня минус пять, и я ношу очки.
Но очки и длинноногость плохо сочетаются. Так думает любой пятнадцатилетний. В пятнадцать вообще кажется, что очки — это главная из твоих проблем. Поэтому каждый раз, когда я решался признаться Олесе в любви, я прятал очки в задний карман и шел наугад, как ежик в тумане, навстречу своей волшебной лошадке. И каждый раз вместо волшебной лошадки мне попадалась врачиха.— Очки тебе прописали не просто так, — нудила она, — они нужны для коррекции зрения.
И требовала снова их надеть в ее присутствии. Это стало ее миссией, личной войной, вендеттой — обнаружить меня слепого на территории и заставить надеть очки.
В предпоследний день смены в нашем лагере проходила прощальная дискотека. Для меня это был последний шанс, бал Золушки. На мое счастье, врачиху пригласил завхоз, и в тот вечер ей было не до меня. Я отполировал свою карету, сунул очки в задний карман и пошёл сдаваться Олесе.
Дискотека предстала передо мной разноцветными пятнами, как у ранних импрессионистов. Тем не менее я сразу увидел ее, свою длинноногую Олесю, в том самом васильковом платье, в котором она в начале смены удаленно отправила меня в нокаут — в васильковом платье и в объятиях какого-то парня. Они танцевали, и его руки были значительно ниже ее ватерлинии. Руки были значительно ниже ватерлинии у него, а тонул почему-то я, опускаясь на знакомое илистое дно «все пропало». Я выскочил из клуба и потом полвечера по-есенински обнимал березу, хотя это вполне могла оказаться и сосна.
А когда я наконец отпустил березу, по совместительству сосну, под соседним деревом я вдруг снова увидел их — свою длинноногую Олесю в васильковом платье и того парня. Они сидели рядышком на пеньке, неудобно свешиваясь каждый со своей стороны, и целовались. Я полез в задний карман (о, если бы там был пистолет!), достал очки и надел их, чтобы в последний раз увидеть свою Олесю и навсегда унести ее образ в юдоль печали. На пеньке в объятиях розовощекого парня сидела совершенно незнакомая мне длинноногая девушка в васильковом платье. Увы, мир коварен: васильковость платья не является исключительным свойством девушек, по которому их можно отличить сослепу. Равно как и длинноногость.
Поняв свое ошибку, роковую, как и все мои ошибки, а иначе какой смысл ошибаться, я бросился обратно на дискотеку, но двери клуба были уже заперты. В окрестных рощах раздавалось смачное чмоканье. Мне же оставалось лишь поцеловать дверь, привычно, в замок.
На следующий день мы прощались друг с другом у автобусов. В тот лагерь нас собрали из городов по всей стране и разъезжались мы, соответственно, на разных автобусах. Я подошел к Олесе (на этот раз это была точно она, я надел очки) и стал нашептывать ей что-то горячечное. По-моему, я даже хватал ее за руки.
— Поздно, поздно… — шептала она по-тургеневски, — а ведь у нас все могло получиться, я так на тебя смотрела всю смену, а ты ничего не видел, ничего. Как же ты близорук...
Олеся была воспитанной девушкой, отличницей, очень начитанной, и я понимал, что про близорукость она говорит в переносном смысле.
Длинноногая Олеся села в автобус, шагнув сразу на третью ступеньку, а я думал о том, что хуже этого на свете уже ничего быть не может. В этот момент кто-то кашлянул у меня над ухом. Я повернулся. Рядом стояла врачиха. Она все слышала.
— А я ведь предупреждала: очки следует носить постоянно.