Автор: Марина Куфина
Фотография: Alicja Rodzik
Мой дедушка, Мирон Андреевич, уважаемый директор ремонтно-механического завода, был большой хулиган.
На Православную Пасху он, в пику набожной жене, моей бабушке Зине, старательно красил куриные яйца, и выписывал на них «ХВ»(«Христос Воскрес»). Баба Зина ахала и ругалась на него, а он молчал, довольно улыбался и вдруг гаркал так, что все вздрагивали:
– Зинка! Тебя в рай все равно не возьмут! Ты же нехристь!
Баба Зина начинала еще сильнее причитать и ругать деда, а он сидел довольный – добился своего!
Потом, утихомирившись, бабушка быстро собирала на стол – разносолов я не помню, но всегда было сытно. Особенно я любила суп с клецками. Много позже, перепробовав разные рецепты, я спросила свою любимую тетю Симу (младшую дочку в семье), не знает ли она их состав? И услышала в ответ, что такие клецки я не сделаю, потому что бабушка их лепила из мацы – ритуального еврейского хлеба, после окончания Песаха, еврейской Пасхи…
Бабушка, Зинаида Моисеевна, была классической «а-идише мамой», причем не только для своих родных, но и для «всего мира», как выражался дед. Она постоянно рвалась всех обогреть, накормить, считала своим долгом давать советы и тогда, когда не просят, и неблагодарность «осчастливленных» смущала ее ненадолго. Дед всегда поднимал на смех ее «благие намерения» спасти весь мир и не забывал упомянуть про невозможность «нехристю» попасть в рай…
– Милочка, я Вас научу (носить рейтузы в мороз, заводить тесто, воспитывать детей…) – с такими словами бабушка могла обратиться даже к малознакомым людям, всегда полагая, что ее совет облегчит им жизнь.
Конечно, в ответ она, как правило, получала не всегда вежливый отпор, но остановить ее это не могло. В следующий раз она поступала точно так же, с полной убежденностью в своей правоте! При этом она старалась быть «тактичной и деликатной», но насколько это у нее получалось, трудно сказать… Однако ей прощали навязчивую опеку, потому что было ясно, что ее беспокойство происходит от сострадания и неравнодушия…
Богобоязненная бабушка старалась следить за нравственностью в своем окружении. Но ее сыновья были с детства абсолютно независимы в личной жизни, потому что росли в Нахаловке, и маму они только любили, но ничуть не слушались. Только младшенькая, Симочка, «мизинкл» (последышек), еще переняла от мамочки какую-то осторожность и немножко робость, хотя ее жизнелюбивый и активный характер постоянно прорывался наружу. Когда же я, старшая и любимая внучка, вошла в студенческий возраст и начала дружить с мальчиком, бабушка потеряла покой.
– Мариночка, а мальчик твой скромный? – тревожно вопрошала бабушка.
– Скромный, скромный! – отвечала я, хотя мальчик был как мальчик, не еврейский отрок со скрипочкой, о котором, наверное, мечтала бабушка, а нормальный балбес. Да мы и вправду просто дружили, разговаривали, гуляли, и раз поздно вечером он проводил меня до бабушкиной квартиры. Выглянувшая бабушка успела заметить удаляющегося блондина, и опять тревожно начала у меня выспрашивать:
– Мариночка, а он скромный? Скромный?
Мне это надоело, и я ответила:
– Нет, бабушка, он не скромный!
– Как! Ой-ой!.. – всполошилась бабушка. Не знаю, что она там себе подумала, но мне пришлось ее успокоить тем, что «мальчик скромный, и вообще, он на четверть еврей, хоть и блондин».
Последнее обстоятельство, думаю, успокоило бабушку больше всего!
Увидев у меня в руках книгу «Тысяча и одна ночь», бабушка заволновалась и попыталась, отвлекая меня, книгу спрятать . На мое недоумение она сказала назидательно:
– Мариночка, я троих детей родила, а эту книжку не читала!
Так она и прятала ее периодически от меня, так же как и другие книги, которые казались ей «безнравственными»!
Дед Миша, большой умница, очень добрый и великодушный человек, душа любой компании, на язык был весьма невоздержан. Любил скабрезные шуточки, мог и крепкое словцо завернуть, и часто провоцировал бабушку, выдавая что-нибудь такое:
– Все, дождался! Многоженство разрешили! – грохнув ладонью по газете, лежащей на обеденном столе, дед выкрикнул это так, что все мы подпрыгнули.
– Что ты говоришь! Опять ты за свое! – переполошилась бабушка.
Тетя взяла газету, и нашла там небольшую статью о том, что «кое-где у нас порой» в южных республиках имеет место факт многоженства. Бабушка опять ругалась, а дед весело щурился и задорно улыбался, довольный произведенным эффектом.
Постоянно обо всех беспокоясь – сначала о детях, после о внуках, о муже, занимающем высокое положение и потому уязвимом, бабушка постоянно призывала на всех своих близких Божию Милость. «С Богом! Бог даст… Не Дай Бог!» — эти фразы я слышала от нее очень часто. Поскольку дед периодически посмеивался над бабушкиной пугливостью и осторожностью: «Твой отец тележного скрипа боялся, и ты такая же!», то и я относилась с высокомерием юности к ее постоянному беспокойству и упованию на «помощь свыше».
– Бабушка, ведь Бога нет! – как-то осмелилась я сказать в ответ на очередное упоминание ею имени Всевышнего. Я совершенно не придала значения своим словам, с моей стороны это была попытка иронии, и очень неудачная…
Бабушка засуетилась и замахала на меня руками.
– Тихо, тихо, Мариночка! Все, все, не говори больше ничего!…
Я пыталась еще что-то сказать, поспорить, но бабушка была очень взволнована и явно не собиралась обсуждать со мной эту тему… Она быстро убежала на кухню, а я, немного обескураженная , вернулась к своему любимому занятию – чтению книг. Но эта сцена запечатлелась у меня в памяти на долгие годы. Воистину, «Бог поругаем не бывает», и через несколько лет, спустя полгода после кончины бабушки (дед умер на полгода раньше, и бабушка не смогла пережить его уход), я сама, впервые, попросила тетю Симу сказать мне перед важным экзаменом не «Ни пуха, ни пера!», а «С Богом!», как говорила бабушка… Неожиданно для меня самой, некрещеной тогда, «нехристи», я почувствовала потребность в благословении. И получив его от любящего человека, почувствовала в душе вдруг успокоение и веру в то, что «все будет хорошо»…
Экзамен я тогда действительно сдала на высокий балл, чего совсем не ожидала, и восприняла эту удачу целиком как следствие благословения. Это пожелание стало ритуальным у нас с тетей, начисто заменив другое, с прямо противоположным адресом («Ни пуха, ни пера! – К черту!») – у меня язык не поворачивался больше так отвечать… Это было в первый раз, когда мне приоткрылся смысл в бабушкиной вере. Но до обретения собственной веры мне еще было очень, очень далеко…
От бабушки и деда я получила столько любви и заботы, что всю жизнь я возвращаюсь душою в свое детство и получаю там силы, чтобы дальше жить… Я несомненно верю – потому, что чувствую – что бабушка и дед и сейчас беспокоятся и молятся обо мне, их первой и любимой внучке…
Ведь в том, что мои дедушка с бабушкой в Раю, хоть и некрещеные, я, ставшая православной христианкой, почему-то нисколько и не сомневаюсь…