У Аристотеля Пеппаса красный нос. Вернее не красный, а цикламеновый. Настолько яркого оттенка, что нос приобрел на лице самостоятельное геральдическое значение. Физиономию Пеппаса поэтически можно описать так: фамильный герб французского короля с алой бурбонской лилией посередине.
Аристотель продает лимоны, оливковое масло и помидоры: черри размером с голубиное яйцо, салатные розовые и мясные кумачовые –– на фаршировку. На прилавке, за жестянкой с маслом сервирован завтрак: на зеленую пластиковую тарелку Аристотель льет из стаканчика изумрудное оливковое масло, разламывает бублик, макает кусочек в масло и кладет его в рот. Госпожа Фросо смотрит на него, как завороженная.
–– Сейчас, сейчас, –– бубнит Аристотель с набитым ртом.
–– Не торопись, –– машет обеими руками Фросо. –– Тебе нельзя отвлекаться.
Прокопий фланирует по агоре, дирижируя свиным шашлычком на деревянной палочке. Останавливается у Манолиса и начинает богоборствовать, почему-то в иудейском духе.
–– Нет погоды, нет! Хоть бы один день дал! –– вопит он, пронзая шашлычком небеса. –– Дал бы людям субботу! Я был бы счастлив целую неделю!
–– Зима, Прокопий, –– вяло защищает Господа Манолис. –– И что Он может поделать против зимы?
Февраль –– странный месяц. Неудобно глазам. Их слепит то солнце, то тень: как будто кто-то развлекается, щелкая выключателем. Туча выпускает мелкий-мелкий, но чувствительно щелкающий по щекам дождик. Откуда-то со дна памяти всплывает слово “мелкодисперсный”. Что оно означает? Не знаю. Смысла смотреть словарь нет, все равно забудется. Пусть себе лежит до следующего такого же, непохожего на других, дождя. Свет и темнота не перемешиваются, каждый сам по себе.
“Жизнь некоторых городов, веселье некоторых прогулок вновь заняли во мне подобающее место”. Иду под зонтиком в солнечных очках. Хочу купить помидоры у Аристотеля, но он снова занят: беседует с госпожой Фросо. Судя по всему, разговор серьезный: Фросо поставила мешки с лимонами на землю.
–– Я однажды приезжаю в Патры. –– говорит Аристотель. –– Выхожу из автобуса, вдруг мне на шею бросается женшина, ну как женщина? Такая пожилая старуха. И плачет: “Прости, сынок!”
Фросо ахает.
–– Я пошел домой, –– продолжает Аристотель. –– Спрашиваю у отца: “Папа. Там какая-то женщина говорит, что я –– ее сын, а вы меня усыновили”.
–– И что он ответил? –– волнуется Фросо.
–– Ну, –– говорит, –– да. А мы что –– разве тебе не говорили?
Я обомлел. Я потерял дар чувств. Всю жизнь я прожил с родителями, Спиросом и Феодорой. Они меня вырастили, рядом со мной состарились. Я маму похоронил! И вдруг –– раз! У меня еще одна мама, Урания.
–– И что дальше? –– спрашивает Фросо.
–– Съездил, познакомился с сестрами. Общаемся. Вообще-то я на отца обижен. Надо было мне раньше сказать. Живем рядом. А вдруг бы я на сестре женился? Про Эдипа слышала? Если бы родители с ним были откровенны, трагедии бы не было!
Аристотель подносит ладони к своему великолепному красному носу, словно грея их у огня. Фросо поднимает сумки.
–– Знаешь, сынок, –– осторожно подбирая слова, произносит она. –– Лучше одной мамы может быть только две.
Аристотель вытирает глаза, смотрит на небо, по которому разливается розовое предчувствие весны.
–– Знаю, госпожа Фросо. Одиссей вот умирал два раза. А я как будто родился второй раз. Я думаю, что в жизни каждому везет. Надо только очень долго ждать.
Аристотель разворачивается ко мне:
–– Простите, милая, вы заждались. Сейчас вам, впрочем, повезет. Вам розовых?