Кто из нас в детстве не падал с велосипеда? А со скейта? Как научиться кататься на коньках или роликах, ни разу не упав? Можно падать правильно — на попу. Так учил меня тренер. А можно неправильно, не умея группироваться, а потом ходить в синяках и ссадинах.
На всех детских фотографиях я — в зелёнке. Но — улыбаюсь. И не потому, что была жизнерадостным ребенком и никогда не сдавалась. А потому, что каждый раз, когда я падала, ударялась или разбивала в кровь коленки и локти, моя мама подбегала ко мне — но не жалеть. Она подбегала, чтобы напомнить правило, которое почему-то не работало с другими детьми, но со мной действовало всегда. Правило звучало так: "Ничего страшного, тебе совсем не больно!"
Мама говорила это так уверенно и строго, что если, скажем, кто-то ещё, оказавшийся свидетелем моего падения, тянул руку погладить меня или открывал рот сказать слова поддержки, он, услышав мою маму, руку одергивал и рот закрывал.
Обычно, если больно всё-таки было, я плакала, но вела себя как человек, у которого ничего не болит. Вставала, пробовала продолжить игру, даже выдавала подобие улыбки.
— Бедненькая ты моя девочка! — помню, бабушка даже руками всплеснула, увидев мою зашитую после падения на лёд губу. Ей как будто даже поплохело и она, схватившись за сердце, опустилась на стул.
— Подумаешь, — отменила моя мама бабушкин шок. — Ей же не больно.
— Мне не больно, ба, — неразборчиво, поскольку ещё не отошла анастезия, подтвердила я и невольно ойкнула: в губе что-то дергало и жгло.
В детстве я никогда не задавалась вопросом, почему мама уверена, что я не чувствую боль. Даже когда разливаю горячий чай на голые ноги. Даже когда обжигаюсь утюгом. Даже когда бегу по квартире и ударяюсь мизинцем о ножку кровати... Мама для меня всегда права. И ей лучше знать, больно мне или нет. Точнее, стоит ли мне подчёркивать боль или я, как стойкий солдатик, боец и молодчина, должна ее вытерпеть, не заметить, скрыть, отменить вовсе.
Однако в старших классах школы мне захотелось болью поделиться. Не скрыть ее и не проигнорировать. Потому что это была новая для меня боль. Вынести ее в одиночку я не могла.
Я была влюблена в одноклассника. А он был влюблен в меня. Ровно до того момента, пока не разлюбил, полюбив мою лучшую подругу.
— Ничего, тебе же не обидно, — выдала мама реакцию на мое рыдание. И добавила, словно и мое сердце всегда принадлежало ей:
— Да и не любила ты этого Пашу. Нечего переживать.
— Любила. И люблю! — я почти кричала.
Мама тоже закричала в ответ:
— Не любила. И он тебя не любил. Никогда, слышишь? Нет никакой трагедии. Нету!!! Никакой!!! Трагедии!!! — мама вышла из комнаты, хлопнув дверью.
До конца дня мы не разговаривали. Но за ужином я не положила сахар в чай, и когда она уточнила, клала ли, я сказала:
— Там есть сахар. Нет смысла добавлять ещё. Чай сладкий. Тебе просто кажется, что он без сахара.
А когда мама спросила, закончились ли шоколадные конфеты, я бросила на стол упаковку лимонных долек и стала заверять, пытаясь копировать мамины интонации:
— Да вот же они, твои любимые конфеты с шоколадом. Это они. Съешь хоть все. Вкуснее этих шоколадных конфет не бывает. Это они. Не смей сомневаться, что это не шоколад!
— Ты делаешь мне больно, — мама выпрямилась на стуле и сузила глаза, что подтверждало: она вот-вот взорвется.
— Нет, мамочка, это тебе только кажется, что больно. А на самом деле тебе не больно! — Я артистично жестикулировала и пыталась говорить радостно: — Ну же, мамочка, улыбайся! Как весело, правда? Как хорошо, да?
— Прекрати, — потребовала мама и ударила кулаком по столу. А потом схватилась за руку, которая от удара покраснела...
— Все из-за тебя! — мама расплакалась, как маленькая девочка, которую обижают. — У меня, наверное, серьезный ушиб, — бросилась к крану и подставила руку под ледяную воду.
Я смотрела на ее спину и понимала: мама никогда не жалела меня, но сейчас очень нуждалась, чтобы я пожалела ее. Усилием воли я подавляла в себе жалость к маме и подбадривала себя словами:
— А мне тебя не жалко! Ведь тебе не больно! Ведь ничего страшного не случилось. И я тоже не плачу! — я вытерла рукавом предательски хлынувшие слезы. — Ни капельки, слышишь, не плачу! Все ведь чудесно! Ничего страшного не случилось. Вообще ничего страшного. Ни-че-го...
На последнем " Ни-че-го" я не выдержала, выпрыгнула из-за стола и обняла маму так сильно, как могла:
— Прости меня пожалуйста, — сказала я маме на ухо. И услышала в ответ:
— Ведь на самом деле ты не сожалеешь. Тебе нравится меня обижать. Эта ситуация тебя вообще не трогает. Ты просишь прощения из приличия, уж я-то знаю. И эти слезы ненастоящие. Ты их выдавливаешь. На самом деле никаких слез нет.