Сходить вместе в ГУМ и поесть самое вкусное в Москве мороженое я обещала Вале ещё весной. Но весна экспрессом проскочила апрель и май, потом мы с дочкой уехали на дачу, потом я без неё - в Питер, в общем, до ГУМа дело дошло только в августе. Мы выбрали день без дождя, помылись – за неимением горячей - водой из ковшика, подождали, пока сольётся утренний рабочий поток в метро, и поехали.
Выйти решили на Третьяковской, чтобы, не спеша, пройти через центр и полюбоваться видами.
А виды открыточные. По дорогам несутся, звеня звонками, велосипедисты. По Москва-реке скользят навстречу друг другу, советские «Москвичи» с обшарпанными бортами и разноцветные «мини куперы» Рэдиссон. Речка играет на солнце, становясь то матовой, то глянцевой, словно шёлковую ткань поворачивают то лицом, то изнанкой. Разогретый воздух пахнет переспелыми яблоками, кальяном и бензином.
Мы выходим на Большой Москворецкий мост.
Валька говорит:
— Красивые какие храмы! Как мороженки, — и кивая в сторону куполов собора Василия блаженного, добавляет, — мне, чур, бело-розовое!
Спускаемся к Красной площади. У входа в собор стоит, покачиваясь, ворона. Вид у неё явно хворающий, глаза слезятся, только шарфа не хватает и стакана с горячим чаем.
— Бедная ворона, — говорит Валенсия. – Как мне её жалко. Как бы нам помочь ей, а, мам?
— Как тут поможешь, — говорю я. – Главное, не беспокоить её. Может, выздоровеет ещё.
Мимо проходят мужчина и женщина лет пятидесяти. На дядьке клетчатая, обтягивающая живот рубашка, в руках дамская сумочка. Полненькая тётя в джинсах-бананах и на каблуках, идёт в прерывистом ритме стоп-кадров, то и дело выковыривая шпильки из брусчатки. Замечают ворону. Останавливаются.
— Какая миленькая! — говорит тётя, выковыривая из расщелины между вековыми камнями, правый каблук.
— Заболела, — задумчиво констатирует её спутник и, наклонясь к птице, гладит её по голове. Ворона, собрав остатки сил, возмущенно отпрыгивает в сторону.
— Эх, - говорит Валенсия, — нет у дяди силы воли. А у меня — есть!
***
У Лобного места объясняю Вале, что вот мол, тут рядом головы рубили, а вот здесь, на постаменте, приказы зачитывали, кого и за что казнить будут.
Валя говорит:
— А детям головы рубили?
— Нет, — говорю, — детям нет.
— А как проучивали детей? Ну, вот если ребёнок сделал что-то плохое, как его наказывали?
— Ну, не знаю, розгами били, наверное. Прутиками такими тонкими, бОльными.
— А во сколько били?
— В смысле?
— Ну, утром, вечером или в обед?
— По-разному…
Я смотрю на Вальку, пытаясь понять, к чему она клонит. Вид у неё беззаботный. Ясно, что дети, которых били когда-то там в прошлом, беспокоят её гораздо меньше, чем судьба больной вороны. И вопросы она задаёт, исключительно чтобы поддержать смол-ток.
— А если били днём, то до обеда или после? – спрашивает Валенсия, накручивая волосы на палец.
— Не знаю, Валь, — отвечаю я, чувствуя, что начинаю уставать.
— А если вечером? Вот если их били вечером, то они успевали тогда почистить зубы перед сном? Или ложились так, с грязными зубами?
— Успевали, успевали, — пытаюсь я свернуть бессмысленный разговор.
— А паста у них клубничная была? – не сдаётся Валенсия.
— Клубничная…
Я думаю, что мне напоминает этот нелепый допрос. Наконец, вспоминаю, как лет десять назад в Москву приезжал кто-то известный из бьюти-индустрии, коллега тогда заболела, и интервью предложили взять мне. Встречу назначили здесь, в ГУМе. Мне было удобно, я как раз коротала время в центре между двумя интервью. Быстренько прочитав биографию именитого французского «носа», я пришла в Bosco-кафе. Долго задавала вопросы про любимые запахи детства и ароматы городов. «Нос» отвечал интересно, не по зазубренному, как это обычно бывает у востребованных экспертов, а обдумывая каждую фразу. Но всё как-то странно на меня посматривал. А в середине беседы вдруг говорит:
— А вы уверены, что именно это хотите спросить? Я всё-таки косметолог, а не парфюмер.
Я отлично помню, как моё сердце в этот момент опустилось в Неглинку и поплыло по подземным трубам в Александровский сад. Я набрала в лёгкие побольше воздуха и сказала:
— Конечно. Всегда интересно узнать мнение человека из смежной отрасли.
Дядька весело посмотрел на меня и подмигнул: мол, зачётно выкрутилась.
Напоследок я задала ему еще несколько вопросов о косметике и ушла, чувствуя, как по спине бежит ниагарский водопад. Зашла в Интернет, выяснила, что в спешке готовясь, перепутала фамилию. Чтобы снять стресс, съела три мороженых подряд.
***
— Мам, причем тут фонтан, мы же за мороженым пришли!
Мы стоим у фонтана в ГУМе, я рассказываю Вальке про традицию назначать здесь встречи. Рядом женщина умывает лицо и руки, фыркая и норовя залезть в фонтан целиком: её встреча сегодня, кажется, назначена под водой.
— Вот и мороженое, — говорю я, заметив киоск.
А там толпа. Пока стоим, выбираем стаканчик. Валька хочет розовый.
— Карточкой можно? – спрашиваю я, когда подходит наша очередь.
— Нет, у нас только наличными. Картой в другом киоске можете, на соседней линии, — говорит нарядная тётя в красном передничке.
— Эх, сорвалось, — в досаде произносит Валька.
Идём к другой будке. Тут карточки принимают. Но розового мороженого нет.
— Всё съели, — разводит руками продавщица.
— Может тогда крем-брюле? – спрашиваю я Вальку.
— Ну, давай, — вздыхает дочь.
Берём крем-брюле, выходим на улицу, садимся на скамейке у храма Казанской иконы Божией матери. Из собора доносятся звуки песнопений: служба.
На примыкающей к нашей скамейке позади нас разговаривают две девушки.
— Это чудо, понимаешь, чудо! – говорит одна. – Если бы я не попала тогда в Боткинскую, я бы не встретила его.
— Да… — задумчиво произносит вторая. – Ангел-хранитель твой…
— Ты не представляешь, как я счастлива! Машка моя, я такая счастливая!
Оборачиваюсь, чтобы посмотреть на говорящих. Там девочки, совсем юные. Лет двадцать, может меньше. В длинных юбках, платках. Обнимаются, плачут.
Чтобы замаскировать любопытство и не пялиться на собеседниц, я осматриваюсь вокруг. И тут на углу Никольской улицы замечаю ангела. Самого настоящего: в длинном белом платье и с огромными белыми крыльями из всамделишных перьев. В руках у ангела корзиночка с купюрами.
Я смотрю на Вальку. Та зарылась в мороженое и ничего не видит.
— Эй, — говорю, — смотри, ангел идёт.
Валенсия поднимает лицо от стаканчика. Щёки, нос, рот и даже лоб все перепачканы в крем-брюле.
— Ангел!!! – кричит она и со всех ног бросается к девушке в костюме небесного жителя.
— Мама, вытрите, пожалуйста, ребёнка, он мне сейчас все крылья перепачкает, — кричит девушка-ангел.
Поздно.
Мы фотографируемся, я даю ангелу сто рублей и мы спускаемся в метро. Валя подпрыгивает, так что, кажется, сама сейчас взлетит, даром, что крылья ещё не выросли.
***
На обратном пути я решаю выйти на Площади Ильича, мне там надо зайти в один магазин.
- Следующая остановка Площадь Ильича, - объявляет диктор.
- Площадь Лича! – в ужасе кричит Валенсия, - не будем здесь выходить! Лич нас сожрёт!
А надо сказать, что Лич – герой из мультсериала «Время приключений», который они смотрят с папой, - это такое жуткое создание, которое источает ауру гнили и смерти.
- Да не Лича, а Ильича, - говорю я.
А сама вспоминаю, как в детстве ходила в мавзолей и чуть не умерла там от ужаса.
- Лича, я точно слышала! - кричит Валька, вцепившись в поручень. - Не будем выходить!
- Ну, может, надо заклинание какое-то сказать, - говорю я, лихорадочно соображая, что же придумать, чтобы выйти все-таки на нужной мне станции.
- Я знаю, что надо делать! – восклицает Валька, цитируя Карамельку из «Трёх котов».
И с этими словами крестит – сначала меня, а потом себя.
- Вот теперь он нас не съест, - радостно говорит дочь.
И мы выходим.
Целые и невредимые