На семейном торжестве за столом собралось почти все наше старшее поколение, и я с наслаждением развернулся на свою любимую в последнее время тему — про плохую молодёжь.
Из плохой молодёжи у меня только Артём, так что парню досталось. За глаза, в глаза нереально, у сына аллергия на мое воспитание.
Я сетовал, сокрушался, бурчал и, как водится в таких случаях, покряхтывал. Я ворчал, что Артём не хочет читать, писать, играть на укулеле, доказывать теорему Ферма и учить языки финно-угорской группы. Прожигает молодость и даже ещё ни разу не определился, в какой области он проявит первые признаки гениальности, от которых его учителя будут хвататься за сердце и гладить по руке меня, его отца, в благодарность за чудо-ребёнка. Одним словом, я заразился популярным вирусом вундеркиндизации, поражающим недореализованных родителей с заплесневелой мечтой.
Я имел успех — старшее поколение за столом часто кивало. Только жена вышла на кухню за хлебом, которого на столе и так хватало, из-за чего я усмотрел в этом политический жест.
Настало время доставать козырей. А вот я в его шесть лет, говорил я, уже писал первые рассказы, ходил в школу эстетического воспитания, собирал марки, интересовался астрономией и смотрел киножурнал «Хочу все знать». Я даже хотел вставить свою любимую легенду про то, как в четыре года я попросил родителей купить четырёхтомник Платона из серии «Философское наследие», но это обычно у меня заходит на подготовленную аудиторию, а гости выпили недостаточно.
И в этот момент я услышал голос отца:
— Помню-помню, как ты интересовался астрономией, сынок, — сказал папа, — еще все спрашивал меня, а если сейчас луна упадёт, всех сразу пришибёт или можно пересидеть в бомбоубежище.
И сразу после его реплики в гостиную вошла жена, как будто они с отцом это репетировали, но только не с хлебом, а с моими детскими рисунками времен школы эстетического воспитания, теми самыми, которые я сначала хотел сжечь, а потом спрятал за шкаф в спальне. Но жены и нычки в доме несовместимы.
Жена встала перед столом и показала собравшимся один мой рисунок, держа его пальцами за обгорелые края (его я таки попытался сжечь, но он не горел), на котором корова (или человек на карачках, как посмотреть) ела траву, но трава была прорисована с низкой степенью детализации, так что могло показаться, будто человека-корову тошнило волосами.
Гости молча смотрели на мое произведение, и жене только оставалось произнести «начальная цена лота, делайте ваши ставки, господа».
Но тут тетя Света, которая во время моей лекции кивала чаще других, вдруг начала дико ржать.
И тогда я понял, зачем нам даны жены — жены даны нам для смирения.