Бабушка предложила посидеть с Валей неделю, чтобы мы с мужем смогли отдохнуть вдвоем. Мы купили билеты на Сапсан, побросали в рюкзаки по паре джинс и футболок и радостно отчалили в Питер.
А в Петербурге лето. И народ местный — пронзительно модный. Ходить в Петербурге в обычных джинсах, футболке и стоптанных беговых кроссовках всё равно, что распевать гимн Москвы на Невском проспекте — с местными слиться никак не получится.
К моде у жителей Питера явные суперспособности. В субботу вечером улица Рубинштейна вся просится в инстаграм. У девочек розовые тени, как закат над Невой, стрелки до висков вразлет, платформы как постамент коней Клодта на Аничковом мосту. Когда на тебя, в последние пять лет подбиравшую лук в основном для детской площадки, в красивом рапиде идет такая пестрая толпа, создается ощущение, что находишься в фильме «Отряд самоубийц: миссия навылет».
Все дерзкие, яркие и очень красивые.
Муж говорит:
— Давай тебя тоже так оденем.
— Нет, — говорю, — спасибо. У нас денег в обрез. А мы еще в «Подписные издания» не сходили.
— А мы, — говорит, — на Удельный рынок поедем. Там все местные модники одеваются чуть ли не за бесплатно. Я передачу видел.
И мы поехали.
Станция метро Удельная находится за тем местом, где стрелялся еще один известный петербургский модник: за Черной речкой, на верху синей ветки. Когда мы садились на Гостином дворе, вагон был почти пустой. К Пионерской народу набилось столько, что нечем стало дышать. А на Удельной вышли все.
Пенсионеров было явно больше, чем хипстеров. На эскалаторе за нами два дедушки обсуждали, у кого лучше смотреть прищепы и по очереди отпивали водку из бутылочки 0,33.
Удельный рынок — самая большая толкучка в мире, после парижского Сент-Уан. Здесь можно купить одежду и посуду, клаксон для велосипеда и дореволюционную куклу. Логистики никакой особо нет, вещи продаются вперемешку, из-за чего на лотках образуются причудливые натюрморты из осколков прошлого.
Ряды с одеждой начинаются сразу у входа на рынок. Та, что подороже, висит на вешалках. Дешевая и бесплатная свалена в кучи. Бабушки берут, что лежит на поверхности — на тряпки. Питерские модницы, похожие на Харли Квин, ищут сокровища на глубине.
Мне пока лень копать и я предлагаю сначала осмотреться.
У стойки с фарфором, блинницами и казаками видим знакомые пиалы с золотыми каемочками. Родственники мужа привезли их в свое время из Средней Азии, но за время семейной жизни мы расколотили их почти все.
— О, — радуюсь я, обращаясь к продавщице, — у нас такие же дома были. Жаль побились.
— Сколько стоят? — спрашивает муж.
— Не говори им, не говори, — смеется дядька с лотка справа, обращаясь к соседке. — Они не покупают, они убытки считают.
Кто есть кто продавцы вычисляют сразу, даже если натянуть маску до бровей. Чего, впрочем здесь никто не делает. На Удельном рынке проблемы коронавируса нет. Есть Хрущев, Визбор, холодная война и проблема советского дефицита.
— Видел я этих знатоков, — говорит продавец пластинок, обращаясь к кому-то знакомому. — Купят пятьдесят пластинок и считают, что они коллекционеры. Вот раньше был народ: каждый третий с Рудиком Фуксом знаком.
Мы берем пластинку песен Григория Гладкова для Вали с галлюциногенной обложкой, нарисованной автором, и шагаем дальше. Мимо нас пролетает женщина с горящими глазами в зеленом вельветовом пиджаке.
— Короче, я побежала, если что на телефоне, — бросает она кому-то в толпу и, как в океан, ныряет в торговые ряды.
— Азартная дамочка, — провожает ее взглядом дядька, продающий насекомых в стекле. — Каждое воскресенье сюда приходит.
За лотком с остекленевшими тараканами и бабочками еще один одежный развал. Там мужчина лет сорока с видом сотрудника советского НИИ примеряет кожаный пиджак.
— Нет, — говорит ему пожилая бабушка-продавщица. — Все-таки узковат он тебе, милочек.
Мужчина смотрится в зеркало. Видит явно не себя, а Алена Делона в его лучшие годы.
— Зато приталенный! — беспечно говорит он. – Беру, — и протягивает бабушке 200 рублей.
Справа от бабули лоток с джинсой. Дядька с обнаженным торсом в джинсовых шортах собирает лук: брюки, куртка, рубашка, жилет с карманами. Все из денима.
— Если бы не ты, я бы голый ходил, — говорит покупатель.
— А ты и так ходишь, — замечает продавец. Оба смеются.
Наконец я решаюсь примерить пиджак у одной из бабушек. Выглядит он круто: большие плечи на манер восьмидесятых, полоски. Примерно такой я видела вчера на Невском, когда мы шли из «Авроры».
— Качество, — говорит бабуля. — Сейчас такого не купишь. Сто рублей всего.
Я надеваю пиджак и смотрю в зеркало. Вид у меня какой-то нищенский.
— У тебя что-то с выражением лица, — говорит муж. — Ты должна гордо нести свой лук.
Я обижаюсь, отдаю пиджак бабушке и направляюсь к развалу с книжками.
Там воспоминания Керн о Пушкине (рядом с ценником надпись: «знатная блядь») и учебник ботаники 1963 года. Его-то мне и надо: а то гербарии собираю, а тычинок от пестиков отличить не могу.
— Сколько стоит? — спрашиваю.
— 600 рублей, — отвечает продавец.
_ А почему воспоминания Керн 28 рублей, а учебник по ботанике 600? — резонно интересуюсь я.
— Потому что к ботанике никто ещё не прикасался.
Сторговываемся на 500.
Мы выходим с рынка, из палатки с кассетами доносится «На маленьком плоту» Юрия Лозы.
У меня в руках учебник по ботанике для 5-6 класса средней общеобразовательной школы.
Я гордо несу свой бук.