Юлька была гораздо ниже меня и толще раза в три. Я дружила с ней из сочувствия. Потому что с Юлей не дружил никто. Про нее говорили "эта странная Юля" и всегда шушукались вслед ее фигуре в старомодных безрукавках и шерстяных бабушкиных жакетах с огромными пуговицами.
Она не стеснялась ходить в маминой ангоровой кофте, и у нее до самого окончания школы так и не появилось мини-юбки.
Раньше, чем у всех в классе, Юлино лицо покрылось подростковыми прыщами. Стоило ей забыть утром вымыть голову, как жирные волосы ещё больше подчеркивали, сколько в них перхоти. Когда по телевизору рекламировали шампунь от перхоти, я была почти уверена, что в съёмках использовали припорошенные перхотью, словно снежком, волосы подруги. При этом жидкие, непослушные, собираясь к куцие косички, волосы напоминали крысиные хвостики. Даже Маргарита Анатолиевна, наша классная, как-то посоветовала Юльке:
— А тебе бы пошло каре, подумай?
Но Юля засмеялась в ответ:
— Я никогда не буду стричься, пусть вырастут аж до пола...
Юлина мама тоже считала, что "до пола" — это идеальная длина. И покупала дочери разноцветные резинки и заколки с цветочками и бантиками. Они словно попали к Юле-старшекласснице из детсадовской кладовой забытых вещей. Розовые. В блестках. На них даже бабочки улыбались. Оттуда же, видимо, Юля притащила в свою жизнь оранжевые лосины и мохеровую кофту с помпонами — стоило кому-то из нас до нее дотронуться, как школьный кабинет озарялся искрами от электрического разряда.
Юля не нравилась мальчикам.
Она ходила в советчицах. Это когда "Подскажи, Петю мне любить или Игоря?". В сочувствующих: "Да не стоит тебя этот Петя! А Игорь — тем более". И в передатчиках: любовных писем, слухов, секретов.
— Ну конечно ты ей нравишься, - шептала Юля доверительно Лёше про Лиду. И тут же перемещалась к Лиде на последнюю парту:
— Очевидно, Лёша от тебя без ума. Он прямо мне об этом не сказал, но я догадалась по его взгляду.
— Иди и ещё раз присмотрись, потом подробно опишешь мне взгляд Лёши, — командовала Лида и чуть ли не пальцем указывала, куда надо Юле отправиться. Другая бы на Юлином месте топнула ногой. Возмутилась. Нагрубила. А Юля - рада стараться.
— Сходи в учительскую за журналом!
— Сбегаешь в столовку за пирожками?
— Дашь списать?
— Я возьму твои карандаши?
Юля не умела говорить "нет". И повышать голос — тоже. Однажды попав к ней в гости, я поняла, почему.
В ее старомодной квартире, где все еще пользовались самоваром и супницами, стояла такая тишина, что страшно было ступить по скрипучему паркету. Мама Юли не разговаривала — она шептала. И вела себя с дочерью на равных, словно они подружки-одногодки.
— Как тебе мое платье? — на полном серьезе интересовалась она мнением дочери-подростка. И я, услышав вопрос, вспомнила, как моя мама буквально утром возмущалась:
— Запрещаю тебе выходить из дома в такой прозрачной блузке!
— Может, сходим в воскресенье в театр? — Юлина мама искренне интересовалась: хочется Юле провести выходные вне дома? Или всё-таки в кино? А моя? Моя просто констатировала: "Мы в субботу едем в гости. И никаких "не хочу"!".
При этом Юля, которая дома переодевалась в розовый фланелевый халат и окончательно перемещалась в не имеющие ничего общего с модой времена, часто маму обнимала. Шутила с ней и смеялась. Они читали одни и те же книги, чтобы потом обсуждать. Они бегали три круга вокруг дома перед сном, чтобы следить за фигурой. Я даже слышала, как обе напевали — одна в комнате, другая на кухне, — но одну и ту же песню Джо Дассена...
А когда мы втроём пили чай за круглым столом под огромным абажуром, я чувствовала себя не только другой, лишней, слишком выбивающийся из атмосферы покоя и принятия, но и... недостаточно красивой что ли. В этом доме странной была я. Я выбивалась из компании подруг. Со мной дружили "из сочувствия".
Юлина мама не могла скрыть, какой красавицей видит дочь. Она улыбалась, глядя на Юлю гордой улыбкой победителя, понимая, что в том, что Юля такая, — есть и ее заслуга. Когда Юля говорила что-то, мама кивала, боясь перебить ее, и еле сдерживалась, чтобы не аплодировать каждому слову.
Юля хвалила торт, и мама обещала покупать впредь только такой же. Юля поделилась, что в берете мёрзнут уши, и мама тут же кидалась к книжной полке. Журналы по вязанию стопкой вырастали на столе между чашками. И Юля выбирала, выбирала, выбирала, а мама отмечала карандашом, что из обновок Юля хочет.
— Какая красивая, да? — я тоже рассматривала журнал с выкройками и обратила внимание на блондинку в вязаном сарафане.
— Разве? — спокойно уточнила Юлина мама. Надела очки, чтобы лучше рассмотреть фотографию блондинки. Потом очки сняла и своим спокойным голосом отрапортовала:
— Обычная. Ничего особенного, — ее рука потянулась к Юлиной голове — поправить выбившуюся из косички прядь. Перхоть с Юлиной головы тут же посыпалась на черный вязанный комбинезон блондинки из журнала. Я отвернулась, чтобы не смутить Юлю и маму, но смутить их было невозможно:
— Вот Юля моя красивая, да. А эта... Она какая-то вся сделанная, неестественная.
...
— Как же ответит Юля? — думала я, когда на классном часу школьный психолог попросил нас анонимно ответить на вопросы из анкеты.
— К кому вы пойдете, когда вам плохо? — звучал первый вопрос.
— К Маше, — написала я в графе для ответа имя лучшей подруги. И обернулась к Юле, которая быстрее всех с вопросами справилась. А ведь вопросов аж 15. Среди них: "Кому ты расскажешь свою тайну?", "Кто для тебя пример для подражания?", " Чье мнение для тебя самое важное?".
— Так мне просто, — улыбнулась Юлька. — У меня на все вопросы ответы про маму.
Я посмотрела на свои ответы. В них были мои подруги, старшая сестра и даже зарубежная поп-звезда. Про маму я не ответила нигде. В пятнадцать лет мы демонстративно отдаляемся от своих близких. А в сорок лет...
Оказалось, Юля устроилась работать в библиотеку у моего дома. Я узнала ее — по безрукавке. Хотя могла бы по тем же, что и в школе, косичкам. Или по... заколке с вишенкой. Мы обрадовались друг другу.
— Как твоя мама? — прошло много лет, но Юля по-прежнему жила в моих воспоминаниях в неразрывной связи с мамой, в тихой квартире с самоваром, абажуром и супницами...
— Не знаю, — ошарашила меня Юля. — Мы уже лет пять не общаемся.
И, не дав мне перевести дух, Юля выдала:
— Понимаешь, она мне всю жизнь испортила. Все вокруг собой заполнила. А мне хочется пожить для себя...