Спрашиваю Васю между делом:
– Персик будешь?
– Да. Но только его пух.
– Что?!
– Ну да, я хочу только пух персика.
Ага, думаю, ну погоди. Я тебя научу есть нормальную еду. Пух персика, это ж надо такое придумать. Эстет, Оскар Уайльд. Полезла за мукой и яйцами: решилась потратить день на пельмени. Пока замешивала тесто, вспомнила, как делала пельмени мама, в моем детстве, на маленькой полярнинской кухоньке, в которой воду грел страшный и опасный, как мойдодыр, титан. Его-то, впрочем, скоро снесли, а вот естественный холодильник под подоконником с дырками, проверченными прямо в полярную зиму, служил нам верой и правдой все время, пока мы жили в той двушке: с окнами на бетон залива и торчащими из него влажными, по-тюленьи неподвижными, оцепеневшими спинами атомных подводных лодок.
Мама набирала муку из красной жестяной банки в горошек – целомудренного, неамбициозного бренда советской эпохи, который по своей известности и доступности легко ронял на лопатки любого заезжего мажора, вроде фирмы «Панасоник» или дома «Диор», который вообще, как Фантомас, непонятно, то ли был, то ли не был. Лишь избранные (везучие ) советские женщины представляли его отчетливо в связи с циркулировавшими по блату духами «Мисс Диор» и «Мадемуадель Диор». Даже ланкомовские «Клима» были доступнее, не говоря о вполне демократичной «Пани Валевска».
Так вот мама засыпала муку в белую миску (она входила в состав самого дорогого их с папой свадебного подарка – миксера; оба-два живы, кстати говоря, и преданно служат дому до сих пор, наши лары и пенаты), разбивала яйцо, добавляла воды и долго стучала по пластиковым бортикам деревянной ложкой, борясь с комочками. Потом мы вместе вырезали широкобедрой винной рюмкой кружки из теста. И начинались приятности: выкладывать тяжелой мельхиоровой ложкой фарш на блинчик теста, закрывать мясной комочек крышкой, формировать плиссированную юбочку, соединять носики – это было весело.
Мама ставила на плитку специальную «пельменную», серенькую в крапинку кастрюлю, бросала в кипящую воду грузинский лавровый лист и пельмени – по одному. Минут через семь звала меня пробовать.
На фаянсовой тарелке возлежал пельмень. Несколько размякший, но по-прежнему упругий, как подвыпивший культурист. Мама подробно мазала его сливочным маслом. Разрезала ножом: сок триумфально выстреливал по сторонам, словно шампанское. Этот недоваренный, пока несъедобный пельмень был тем, ради чего я терлась на кухне все это время. Обед меня не интересовал.
Потому что человеку ценнее не сбывшаяся мечта, а ее ожидание. Ожидание наполовину состоит из реальности, а на другую половину – из наших фантазий о нем. А кого из нас, простите за прямоту, настолько уж привлекает объективность? Ровно настолько, насколько мы сами в ней замешаны. А нет тебя – и вот уже неинтересно..
Самое вкусное – это то, что ты хочешь, еще не попробовал, но уже представил. Короче говоря, это ведь он и есть. А именно: пух персика.