В середине октября тень начала терять свое значение. Изменились рассветы. Вместо золотой вспышки беспримесного солнца в окно медленно сочится скучная бело-зеленая пена. Еще не холодный, но уже прохладный, полузимний воздух. Ветер загустел и пахнет сыростью. Облака, оставив летнее адажио, несутся по небу скачками, из-за такта. То, что когда-то родилось на земле, и сейчас существует. Вещи не меняются, продолжают быть такими, какими они были, когда все люди еще жили по деревням. Легко представить, что на нашей горе живут кентавры, нимфы, крылатые божества.
В отличие от меня, древние греки не были настроены легкомысленно. Писатель Палефат даже написал книгу, разоблачающую суеверия. Медея, сообщал он, вовсе не омолаживала стариков в кипятке, а всего-навсего парила пенсионеров в баньке и красила им седые волосы. Пандору не создавали из земли — просто женщина злоупотребляла макияжем, вот и казалось, что у нее щеки наштукатурены. У Кербера на самом деле была одна голова и прочее, и прочее.
Палефат обнажал горькую истину примерно таким образом: «Говорят, что Европа, влекомая быком, прибыла по морю из Тира на Крит. Думать так смешно, ибо Зевс, если бы хотел, чтобы Европа прибыла на Крит, нашел бы для нее другой, более удобный способ передвижения». А миф, добавляет саркастически Палефат, миф — это поэты подсочинили, чтобы удивлять и запутывать людей.
Каждый рассвет обнуляет предыдущий. Каждый день начинается с нуля. Слово появляется на свет немощное, слабое, как новорожденный ребенок, красоту которого может разглядеть только тот, кто произвел. Делай так, как получается сегодня. Говори слово – пусть недостаточное, пусть временное, зато живое и свое.
***
Платановые листья усыпали газон – желтые, пухлые, как пирожки. Идя на рынок поздоровалась с соседом, господином Афанасием. Дедушка Афанасий сидел у себя на балконе, в пиджаке, солнечных очках и маске.
— Зачем вам маска, господин Афанасий? — (постеснялась спросить про пиджак).
— Ведь вы у себя дома.
— Хочу шагать в ногу со временем.
… Старомодный пиджак, видимо, уравновешивал эпохи.
***
В кафе «Олива» сохранилось все, что было заведено не нами: мужской симпозиум за одним столиком, женское собрание — за другим. Хозяин, господин Арес, издалека махнул мне рукой, показывая на свободный столик рядом с мужчинами и крикнул вместо приветствия: «Бокал белого с закуской, мадемуазель?»
За мужским столом корифействовал господин Димитрис. У него загорелое, сморщенное, слегка приплюснутое черепашье лицо, густо усыпанное мелкими родинками, как булочка кунжутом. Господин Димитрис жарко обсуждал Европарламент, левых. Потом покосился на мой бокал и поменял тему:
— У меня когда-то был одноклассник-алкоголик!
Его собеседники ахнули. Господину Димитрису удалось произвести сенсацию.
— Нет, в школе Ясон не пил. Позднее начал, — изложил он подробности. – Наверное, у него была психологическая травма. Вы знаете, что он утром пил вместо кофе? Ципуро!
Раздались восклицания, охи, изумленные вопросы «как это может быть».
— Конечно же, Ясон умер в тридцать лет! — завершил свой недолгий, как и жизнь несчастного Ясона, рассказ Димитрис.
— Еще бы, — согласился с ним хор. – Пить натощак! Ведь это вредно желудку! Ты прав, Димитрис, у него психологическая травма была, не иначе!
— Да! Да! Другое дело, если ты пообедал. Пей свое вино, пей свое пиво, пей свой виски!
— Только не виски! – поднял укоризненный палец господин Арес, подошедший, чтобы поменять пепельницы.
— Виски — только после ужина!
***
У господина Димитриса зазвонил мобильный.
— Да? Да! Прекрасно, слава Богу. В кафе, с тремя друзьями. Непременно! Будь здоров!
— Кузен, — объяснил, кладя трубку. — Восемьдесят пять лет!
Последовала пауза, длина которой была пропорциональна солидному возрасту кузена. Старики здесь частенько меряются размером жизни.
— Любимый кузен, — вздохнул Димитрис, — Но видимся редко.
— Понятное дело. Ему трудно?
— Нет, трудно мне. Он живет рядом с Акрополем, а там сложно парковаться.
***
Прокопия не было, и его клиенты уж было испугались, что он исчез навсегда, как боги после Троянской войны, но он все-таки явился. Долго устраивал свой грузовичок среди заполненной машинами улицы, вытаскивал прилавок. Распаковывая рыбу, проорал:
— Нектарий! А ну взбодрись! У тебя всегда такой постный вид?
— Нет. — возмутился Нектарий. — Только по средам и пятницам.
— Я думала, что вы не придете. — обратилась к Прокопию госпожа Попи. — Это чудо, что…
— Да, это чудо, что я продаю дораду по пять евро за килограмм! — немедленно перебил ее Прокопий.
***
— Что с нами сделал этот коронавирус, — пожаловалась госпожа Ио госпоже Артемис, набирая в сумку яблоки.
— Что такое? — рассеянно переспросила Артемис, одновременно совершая сложный выбор между лимонами из Леонидио (мелкие, но сочные) и коринфскими (крупными, с толстой корочкой).
— Вчера моего внука сглазили, а я не могла на него поплевать, чтобы снять сглаз! Вот до чего довел нас этот коронавирус!
***
… Обсудив повестку, господин Димитрис пустился в мечтания.
— Эх, вернуться бы сейчас в деревню. Жать масло, делать вино… В моей всего лишь пять домов. Площадь под платанами, старое кафенио… Рай для богов!
Греция приучает к реализму. Кентавры – всего лишь умелые наездники, Сфинкс на самом деле была амазонкой. Да и Богом ты не станешь, нет. Но можно стать тем, кто пишет о богах.