Артем увидел по телевизору фрагмент какого-то фильма, в котором фигурировали байкеры, нарисовал себе фломастером татуировки и пришел ко мне с вопросом, какую музыку слушают мотоциклисты.
Я отвел его в детскую и включил свою подборку русского рока. Мы с сыном неистово танцевали под «Я остаюсь» Крупнова, и для меня это был больше, чем танец: я вспоминал свою рок-н-рольную молодость, которую я предал ради сомнительного плюшевого благополучия.
— Мама, мы с папой мотоциклисты! — закричал Артем, когда в детскую вошла жена.
— Надо же, как интересно, — ответила она, и я понял, что просто так меня не отпустят, — твои татуировки, сынок, я вижу, а где же папины?
— А правда, папа, где твои татуировки? — добродушно и, в отличие от, безо всякого сарказма спросил ребенок.
Я закатал правый рукав.
— Ого! — воскликнул Артем.
— Чего ого, это просто большое родимое пятно, — как всегда некстати сказала правду жена.
— Да я был неформалом! Трудным подростком! — вопил я, закапывая себя все глубже.
— Стоп! — наконец догадался я и вылетел из детской.
И пусть мне пришлось покопаться в комоде со старыми вещами, но в комнату я вернулся все-таки триумфатором — в своей подростковой майке с Цоем на груди. Жена при виде меня начала неприлично ржать. А за ней и Артем, скорее из-за заразительности ее смеха, чем по какой-то иной причине.
Майка оказалась мне на несколько размеров мала. Принт на моем барабанистом животе разъехался в стороны настолько, что Цой напоминал лохматого колобка. С моей рок-н-рольной молодостью в этот момент было покончено навсегда.