У моего сына на руке шрамы. Маленькие белые точки от катетеров, которые ставили в его руку. Это навсегда. Когда недоношенный ребенок перестаёт быть недоношенным? В предполагавшуюся дату родов? При выписке домой из больницы? Когда догоняет сверстников? Когда становится взрослым?
У меня тоже шрамы. Один из них - поперёк живота – от рождения сына. И растяжки. У меня – много. Это тоже навсегда. Я росла. Носила детей. Кормила детей. Я менялась для них, а они меняли меня.
Когда женщина становится мамой? Когда впервые узнаёт, что в ней зародилась новая жизнь? Когда чувствует ребёнка внутри? Или когда берёт его на руки? А если не берёт? Если даже толчков в животе ещё не было, а ребёнок уже ушёл? Перестаёт ли женщина от этого быть мамой? Или это уже навсегда? И сколько у неё детей? Столько, сколько видят с ней окружающие? Столько, сколько раз в ней зарождалась новая жизнь? Или столько, сколько раз она рожала? Так часто это разное количество. Так много женщин носят с собой своих тайных детей. И если есть другие дети, которых видно, то всем вроде понятно – ты – мама. А если нет?
Я могла бы убрать все растяжки и все шрамы. Это не так уже сложно в наше время. Но я люблю карты. А все эти серебристые линии на моём теле – моя карта. По ним можно читать историю. Историю о том, как я менялась. Как взрослела. Как падала. Как исследовала ульи диких пчёл. Как носила в животе дочь. Как кормила её грудью. Как одной беспросветно тёмной ночью я впервые увидела своего сына. И он был величиной с ладонь.
У моего сына на руке шрамы. Маленькие белые точки. Они очень яркие на его загорелой руке. Я смотрю на них и вспоминаю, как он боролся. А порой я думаю о тех детях, у которых уже не увидишь шрамов на руке. Потому что ночь, когда они родились, была гораздо темнее. Я вспоминаю их мам. Про которых знают, что они мамы, только самые близкие. И тех мам, про которых никто этого не знает, кроме них самих. Про мам, у которых нет даже шрамов и растяжек на память о детях. О тех детях, которых никто не видит.