— Я так довела себя страхом нанести психологическую травму детям, что мне самой понадобилась психологическая помощь, — поделилась со мной подруга. И я поняла, о чем она. Как поняла бы ее любая современная мама.
Мы живем во времена, когда травмой не всегда называется абъюз или насилие, которые ее, безусловно, наносят.
Мама так устала, что услышав, как сын на кухне уронил открытую бутылку с подсолнечным маслом, не сдержалась. Накричала на ребенка. И никак не могла перестать ругаться, пока вытирала масло с пола и обнаруживая его не только под холодильником, но даже под плинтусом. Разве маму нельзя понять? Можно. Но очень велика вероятность, что когда сын станет взрослым, он однажды упрекнет ее:
— Я всего лишь разлил масло. Но как же ты орала! Мне было неприятно.
Неприятно, когда призывают не разбрасывать вещи по всей квартире.
Неприятно, когда просят отложить телефон и сесть за уроки.
Неприятно, когда возмущаются, что упражнение написано тяп-ляп, задача решена с ошибкой, потому что поленился проверить, а книга прочитана в кратком изложении – для галочки.
Неприятно, когда мама просит помочь. Еще неприятнее, когда она же, помощи не дождавшись, вызывает всех членов семьи на серьезный разговор: «Вы не гости. Мы все тут живем на равных условиях. Все пользуемся посудой, унитазом, принимаем душ и входим в коридор с улицы в грязной обуви. Пожалуйста, давайте разделять обязанности по дому. Мама – не служанка».
И ведь права!
Или – нет, раз другие могут обнаружить в ее словах и манипуляцию, и вызов чувства вины, даже угрозу?
Или другой пример: мама, которая плачет. Например, из-за неприятностей на работе. Или, допустим, поссорилась с мужем и не сдержала эмоции. Что теперь? Должна ли она перестать быть человеком и мгновенно заулыбаться неестественной улыбкой, чтобы не напугать детей, быть для них примером стойкости и жизнерадостности, чтобы они росли в спокойной обстановке?
«Мой сын однажды построил из кубиков башню до потолка. Позвал меня посмотреть на нее. Я подошла и случайно дотронулась ногой до нижнего кубика. Башня рухнула. Сын рыдал два дня. Прошло три года, а он до сих пор припоминает мне тот случай. Как мы строили робота из коробок и пластиковых бутылок, он не помнит, хотя робот до сих пор его любимая игрушка. Как мы смастерили из клеенки парашют для солдатика и запускали его со шкафа – забыл, хотя по-прежнему в парашютиста играет. Как мечтал о хомяке, а я сопротивлялась, но сдалась, и в клетке поселился щекастый Борька, принимает как само собой разумеется. Но рухнувшая по моей вине башня из кубиков навсегда в его памяти. И чем-то она точно аукнется мне в будущем.»
Дети могут случайно ломать, портить, забывать, не хотеть, передумать. Но стоит что-то из этого допустить маме, как она тут же рискует нанести ребенку психологическую травму. Вот уже и воспитание – травма. И призыв быть честным – травма. И даже безобидное: «Скорее, ты же опаздываешь в школу!» вызывает ответ, в котором травма читается: «Мам, будешь меня подгонять, я точно что-то забуду, я же нервничать начинаю!».
И вот мама, которая не должна говорить то, что детям не нравится, которая скрывает обиды и неприятности, у которой даже недавно подаренный дорогущий телефон, упавший на пол и разбившийся в дребезги – «на счастье», однажды понимает: все, больше не могу. И на то, чтобы маму, травмированную травмой, излечить, уходит гораздо больше времени, чем на то, чтобы ребенок понял: просьба убрать в своей комнате не равно давление; призыв не возвращаться с прогулки затемно не означает гиперопеку, а отказ купить новый компьютер – не про то, что взрослый пользуется своим положение. У взрослого просто может не быть денег на новый компьютер. Но, конечно, признавать это опасно. А то потом припомнят: «Я рос в бедности и во всем нуждался».