«Ты что на меня батоны крошишь» в моем случае не было лишь фигурой речи.
В детстве я грыз батоны. Таскал их отовсюду (сумки, хлебницы) и грыз. Отгрызал горбушки с инфернальным чавканьем, впивался крохотными зубками в невинное тесто. Мог накинуться на ничего не подозревающий батон прямо в «булошной», и, когда по залу разносилось «чей ребёнок», моя мама уже не оборачивалась.
— Ну, в кого он такой? — воздевала она руки к небу.
Все ближайшие родственники в ответ на этот клич неизменно протягивали в доказательство обратного свои прилично нарезанные ломтики.
Однажды мы гостили у бабушки. Мама зашла на кухню и застала там деда Федота с только что купленным батоном во рту. Дед Федот был могучим мужчиной, и в него сразу поместилась почти половина батона.
Я тоже прибежал на шум и застал на кухне маму и бабушку в обличительных позах. А дед Федот так сконфузился, что удивлённо разводил руками, не вынимая батона изо рта и тем самым лишая себя права голоса.
Я замер на пороге кухни в восхищении: ещё долго потом я пытался повторить легендарный дедовский прикус.
И когда много лет спустя мой годовалый Артём схватил со стола девственную буханку только что из «Пятёрочки» и запихнул ее в свой милый ротик, который тут же официально следовало бы переименовать в «пасть», а жена возопила «ну в кого он такой?», я ответил:
— Садись, дорогая... Это длинная история.